Темно-темно-синяя дымка, точно бархатная повязка на глазах, закрывала весь мир; едва различимая рябь света и тени, днем напоминавшая о том, что когда-то у него все-таки было зрение, теперь растворилась в ночном сумраке, и Эммету казалось, что весь мир исчез вместе с солнцем, оставляя только то, что он мог ощутить: сухое дерево лестничных ступеней, тихий шорох ветра в траве и листьях зацветающей дикой сирени, аромат медовых цветов шиповника, источаемый волосами Розали, мягко щекотавшими его шею, и холодный шелк ее кожи, ее хрупких рук, которые он держал в своих.

Как же это было странно, почти нереально – эта темнота перед глазами и ощутимое кожей чувство света, ангельского сияния, которое бы ослепило его, если бы он уже не был слеп. Как будто он оказался в раю, но смотреть на его красоты ему было не позволено…

Запах роз вдруг исчез, ветер перестал гладить его щеку растрепавшимися локонами Розали, и Эммет ощутил, что девушка тянет его за руку, заставляя подняться. Он подчинился, чуть не потеряв равновесие на узкой ступеньке, и Розали подхватила его под локоть.

- Куда мы?.. – спросил он, но она не ответила, а вместо этого сделала совсем странную вещь – вдруг схватила его за плечи и потянула, заставляя поворачиваться вокруг своей оси, как будто водящего в игре в жмурки.

- Что ты делаешь? – позабавлено спросил Эммет, подчинившись и послушно покрутившись так – до того, что голова закружилась, и темнота вокруг закачалась, как при штормовой качке. В ответ он услышал только тихий и ребячливый смешок, а потом Розали снова взяла его за руку и повела за собой.

Он чувствовал себя настоящим сказочным героем. В конце концов, разве его жизнь сложилась не по типичнейшему сказочному сюжету? Простой парень, какой-нибудь там крестьянский сын, влюбляется в далекую и прекрасную принцессу, затем вдруг обнаруживает себя посреди урагана несчастий и страданий, теряет там все что можно потерять, оказывается выброшенным на пустынный берег жизни, как жертва кораблекрушения, и небеса сжаливаются над ним и преподносят ему божественную награду – его принцессу… Даже в странном, как будто заранее задуманном судьбой сочетании его слепоты и поразительной красоты Розали была какая-то истинно сказочная ирония…

Эти мысли так захватили его, что он не понял бы, куда Розали ведет его, даже и без ее уловки с головокружением, и когда она вдруг остановилась, Эммет не мог понять, где же они находятся. Было тепло, в воздухе витал запах дерева и пыли – значит, в одной из комнат дома, и судя по ровной темноте вокруг, не нарушаемой ни единым просветом, свет погашен и окна закрыты. Каким-то чутьем он, однако, угадывал, что это именно его комната.

- Где мы? - неуверенно спросил он.

- А где бы ты хотел оказаться? - откликнулась Розали, и в ее голосе он явственно услышал отголосок какого-то тайного, нетерпеливого и глубокого чувства. Ему было все равно, где оказываться — просто то, что она была с ним рядом, делало прекрасным все, что угодно, - и он хотел было сказать ей это, но мягкое прикосновение ее нежных пальцев к его губам заставило его замолчать.

- Не говори, - услышал он ее шепот. - Просто представь!

И он послушно представил. Место, связанное с ней в его воспоминаниях крепче любого другого во всем мире. Место, которое рисовало ему его внутреннее зрение каждый миг звериной и бессмысленной, задушенной запахами пороха и крови военной жизни.

Розали все еще держала его за руки, и тепло ее пальцев было единственным, что удерживало его на краю этой манящей, как ожившая картинка из книги сказок, фантазии, говорило о том, что все происходит на самом деле. Девушка как-то неуловимо приблизилась, и он почти физически ощутил, что она смотрит на него, разглядывает с таким детским, пугливым любопытством, какое позволяет себе ребенок, когда знает, что объект его интереса не может поймать его на этом разглядывании. В ней всегда было что-то трогательно-юное, совсем наивное и ребячливое, что-то, что она старательно прятала ото всех и никогда не выпускала на волю, потому что не хотела быть такой... Эммет невольно улыбнулся, и Розали тихонько сказала:

- Ты все-таки совсем не изменился... - прохладное веяние ее дыхания коснулось его шеи, и только тут он понял, как же близко она стоит... Неожиданным, робким движением она отвела с его лба прядь волос, медленно провела дрогнувшим пальцами по его щеке... - Ты все так же улыбаешься. И у тебя все те же ямочки на щеках...

Наверное, он все бы отдал за шанс сейчас увидеть ее, посмотреть ей в глаза, хоть на миг встретиться с ней взглядом — сейчас, когда она говорит все это... Но, наверное, именно то, что он ее не видел, не мог ничего прочитать по ее лицу, и позволило ей, наконец, - впервые за все долгие месяцы их знакомства! - стать собой. До конца.

- Розали, я... – начал Эммет, сам не зная, что именно хочет сказать, но она снова не дала ему закончить.

- Тшш, не надо говорить... – девушка провела пальцами по его скуле, нежно погладила щеку. Ее пальцы были очень холодными и чуть дрожали, и трепещущий холодок ее прикосновений вызвал в нем то же самое чувство, что он впервые ощутил, когда первый раз встретил ее в библиотеке: желание заслонить от мира и от жизни, слишком реальных для девушки-мечты, отогреть ее от ее собственного холода и никогда, никогда не отпускать. Пальцы Розали все так же продолжали гладить его щеку, когда она осторожно положила вторую ладонь ему на шею, нежно перебирая волосы на его затылке. Эммет не смел пошевелиться, растворяясь в ласковых движениях этих пальцев. Внезапно девушка, как будто решившись, прижалась к нему, и он ощутил ее легкое дыхание на своих губах.

- Почему, - он скорее почувствовал, чем услышал ее горячий шепот, - почему я должна была тебя потерять, чтобы понять, насколько ты мне дорог?..

Она прижалась губами к его губам, и Эммет почти почувствовал, что она одновременно полна решимости и боится быть отвергнутой. Он осторожно обнял ее за талию, и почувствовал, как Розали расслабляется, отпускает себя, позволяет своему льду неудержимо таять...

Медленно и неуверенно он поднял руку к ее лицу и осторожно коснулся ее лба, очертил пальцами контуры ее бровей, закрытых глаз, мило вздернутого носа, губ, дрогнувших в слабой и нежной улыбке, и каждое мимолетное прикосновение добавляло какие-то новые, пряные краски к ее образу, навсегда оставшемуся в его памяти, и наконец ему стало казаться, что он снова видит — ведь ее он видел так отчетливо и ярко, как никогда прежде. Погладив ее по щеке — горячей и нежной, Эммет коснулся ее волос, убранных в ее постоянную сложную и одновременно простую прическу. Буйные и пышные золотые локоны, армией шпилек и гребней удерживаемые в простой и строгой, приличествующей по этикету прическе. Как и сама Розали — в плену собственного спасительного и мучительного холода. Осторожно и очень-очень медленно Эммет вытянул из шелкового переплетения ее кудрей ледяные клыки гребня, ощутив, как ослабился тугой узел, в который были стянуты ее волосы, и, бережно перебирая почему-то задрожавшими пальцами пушистые тяжелые пряди и почти видя наяву, как они струятся по ее плечам и спине волнами лучистого, светлого золота, распустил сложное переплетение французских кос. Это простое и невинное действие показалось ему более интимным, сокровенным и эротичным, чем если бы он раздевал ее.

Он медленно провел ладонью по ее спине, по гладкой, точно тающее под пальцами масло, атласной ткани ее платья — наверняка фантастически прекрасного, как и все прежние ее наряды, но не способного даже сравниться с красотой того, что они скрывали и что он никогда не сможет увидеть. Только почувствовать.

Его пальцы ощутили жесткий край охватывающего ее талию пояса, и, осторожно проведя ладонями по ее телу, он нащупал холодную резную гладкость скреплявшей ремешок пряжки. Неловкими пальцами расстегнув ее, он услышал, как пояс с тихим звяканьем соскользнул на пол. И вот теперь внезапная и необъяснимая робость захватила его, и он замер, по-прежнему обнимая ее за талию, но не смея шевельнуться, сделать что-то еще. Несколько секунд в полной тишине комнаты слышны были только удары их сердец, а затем он ощутил прохладные пальцы Розали, ласково сжимающие его запястья, тянущие его руки куда-то вверх. Сумасшедшее биение ее сердца стало физически ощутимым, и он почувствовал под пальцами жесткую вышивку, украшавшую край ее декольте, и ряд крошечных жемчужных пуговиц, спускавшийся по ее груди. Едва уловимая лихорадочная дрожь ее пальцев на его руке, холодная полированная гладкость круглых пуговиц, расстегивающихся так медленно и трудно, тихий звук ее неглубокого и быстрого дыхания. Нежная округлость ее плеч, шелковая мягкость рук, тонкие запястья и трепет хрупких пальцев под его ладонями, когда он стягивал с ее рук узкие атласные рукава. С шелестящим шорохом невесомое платье соскользнуло к ее ногам, и легонько стукнули ее каблучки, когда она преступила через него, подойдя к Эммету совсем близко. Несмелая ласка ее робких рук, скользнувших по его груди, холод ее губ и жар ее дыхания на его лице заставили его вздрогнуть от тихого и острого наслаждения.

Дразнящая пальцы тугая шнуровка корсета, делающаяся все слабее и слабее, нежный шелк кружева, кажущийся грубым по сравнению с ее полуприкрытой им кожей. Горячее биение пульса на ее точеной шее, сладкий и пьяный аромат ее волос и тихое и блаженное «Ах...», сорвавшееся с ее губ... Согретые теплом ее нежного и такого желанного тела жемчужины обвивающего ее шею ожерелья, ямочка между ключицами и горячая, упругая мягкость ее полной, нежной груди под его ладонями, изгиб бедер под тонкой тканью медленно скользящей по ним нижней юбки, слабая дрожь возбуждения и страха, сотрясающая ее тело, ее дрожащие пальцы, перебирающие его волосы... Шелковое кружево чулок, жесткие ремешки туфель... И когда он выпрямился, обнял ее и припал поцелуем к ее влажным, обжигающе-жарким, чуть сладким от помады губам, ему показалось, что оба они сейчас потеряют сознание от невообразимого, пронзающего все тело исступленного наслаждения. И пропавшее зрение перестало быть преградой, чем-то злящим и мучительным — оставшиеся у него чувства, обостренные слепотой, и без того дарили ему феерию прежде неведомых, острых, опьяняющих ощущений.

Чуть слышный шелест покрывала его постели о ее обнаженную кожу… Самый соблазнительный звук на свете. Мягкое тепло, наполненное ароматом шиповника и меда, веющее от ее тела, и губы у нее такие горячие и такие удивительно отзывчивые, сходящиеся с его губами изгиб в изгиб… Будто созданные для того, чтобы их целовал именно он. Это было последним, о чем он еще успел подумать, прежде чем все для него исчезло – в ее сладком дыхании, в ласкающем пальцы шелке ее волос, в безрассудном, жадном и нетерпеливом счастье, с которым она отдавалась ему – вся, без остатка...

Это невозможно осознать, прочувствовать до конца — то пропитавшее каждую клеточку его тела наслаждение от всего, что сейчас происходило. Казалось, сдерживаться больше невозможно, но эта бесконечная прелюдия, сводящая их обоих с ума медленная нежность была слишком потрясающей, слишком прекрасной, чтобы можно было это прервать.

Задыхаясь остро долгими поцелуями, разрываемыми лишь тихими стонами блаженства, которые ни он, ни она не могли сдержать, гладя, лаская, целуя, касаясь ее изгибавшегося под ним в сладких спазмах наслаждения тела губами, пальцами, языком, утопая в ослепительном экстазе обладания, он слышал, как она шепчет его имя, и звук ее голоса распалял его сильнее любых самых умелых ласк.

Как же много было спрятано за простыми сказочными словами «жили они долго и счастливо»…

Ее пальцы сжимают его плечи, влажные от пота волосы на висках щекочут его ладони, касающиеся ее лица, судорога непреодолимого блаженства сковывает ее скрещенные за его спиной ноги... В мучительно-блаженном спазме она изгибается, рвется ему навстречу, и в момент фантастического блаженства обладания и полноты она тихо крикнула:

- Я люблю тебя!.. А-ах... люблю, люблю...

А затем, бог знает, сколько времени спустя – им было не до времени - тихий, медленно-сладкий голос Розали вывел Эммета из полусказочного засыпающего блаженства:

- Где же мы были? Какое место ты представил?

Он невольно широко улыбнулся и, в бессчетный раз за эту ночь поцеловав ее, пробормотал:

- В оксфордской библиотеке...