Казалось, этому имени суждено было стать его последним произнесенным словом: Джаспер так и застыл на пороге, с поднятой к двери рукой, глядя на замершую в дверном проеме девушку, и не мог сказать ни слова, слишком счастливый, потрясенный и обессилевший.

Сделав все, что только мог, но так и не отыскав Элис, он сдался и, не зная, на что потратить последние свои часы на английских берегах, безвольно подчинился мистеру Свону, наверное, даже не осознав самой сути его приказания, и, шагая по садовой дорожке к дому Эдварда Мейсона на окраине Рединга, совершенно не думал о том, что идет просить прощения за ту давнишнюю драку в участке — не думал вообще ни о чем. Есть приказ — значит, нужно его выполнить. Подходящий для армии подход... Принесенная утром телеграмма шальной пулей разбила песочные часы его привычной жизни, и время, которого, как он обманчиво думал, у него было так счастливо много, теперь быстрыми струйками песка утекало между пальцев — со страшной, равнодушной быстротой, как кровь из смертельной раны. Опустошенное, прибитое бессилием отчаяние было единственным его чувством, когда он постучал в дверь, и когда на пороге вдруг появилась она — больше обычного похожая на фею в теплых лучах по-вечернему уютного, домашнего света — ему на секунду показалось, что где-то там, на дорожке, он потерял грань между сном и явью и шагнул в сновидение.

- Мне не нужна ваша помощь, мисс Брендон.

Холодный и странно горький для для настолько молодого звучания голос вернул его к реальности, и Джаспер увидел, как мимо него к лестнице скользнул черно-изумрудный силуэт рыжеволосой Виктории и растворился в вечерних сумерках. Он остался один на один с Элис, но прежде, чем он успел что-то сказать или сделать, она схватила его за руку и потянула за собой на улицу, в темный вечерний сад.

Джасперу казалось, что они целую вечность бродили там, среди деревьев, разговаривая обо всем на свете. Он совсем потерял счет времени, забыл обо всем на свете - и о том, как вел себя с ней прежде, что думал, что говорил и за что себя ненавидел - и просто безрассудно и счастливо надеялся, что этот вечер продлится вечно. Но несколько часов спустя Элис, с наивным, совершенно детским изумлением взглянув на усыпавшие небо звезды, смущенно и грустно сказала, что уже давным-давно должна была вернуться домой. Он проводил ее до дверей, но на самом пороге она остановилась, и еще целый час они проговорили о какой-то бессмысленной ерунде, просто не в силах расстаться. А на следующий день рано утром они вновь встретились у ворот и весь день гуляли по окрестностям, слишком увлеченные друг другом, чтобы смотреть по сторонам, и уходили все дальше и дальше от усадьбы Мейсонов, и Джаспера совсем не волновало неисполненное поручение мистера Свона, и реакция Эдварда, доведись ему узнать, с кем проводит время его сестра, и мысль о том, что у него нет ничего, что он мог бы предложить ей - ничего, кроме самого себя...

Небо кроваво пламенело на западе, солнце медленно опускалось за лесистую гряду холмов, угольно черным, мягким изгибом прочерченную по прозрачно-золотому шелку облаков, и под медленной, тягучей речной водой, казалось, горело теплое персиковое сияние, стремительно таявшее во все сгущающихся сиреневых сумерках. Эта нежная и острая до боли красота, равнодушно прекрасная и одновременно невыразимо уютная, неизменная и живая, околдовывала, опьяняла и еще глубже загоняла в сердце шип неизбежного расставания.

Элис тихо вздохнула, и этот едва различимый звук смешался с легким шелестом душистого вечернего ветерка. Джаспер снова неуверенно и почти украдкой взглянул на нее, где-то в глубине души до сих пор не веря, что имеет право хотя бы просто смотреть на нее после всего, что натворил. Мягкий контур ее профиля — словно нарисованный ласковыми прикосновениями ветра на невесомой пене облаков, темные волосы задорными и нежными волнами обрамляют лицо, придерживаемые над белым лбом узкой вишневой лентой, полупрозрачная дымка платья окутывает невесомо хрупкую фигуру, словно вечерний туман... Она была прекрасна той же чистой, безыскусной, простой и точно... гениальной красотой, что и природа вокруг: нарисованная теми же красками, с тем же небесным огнем внутри...

Приносимый с холмов аромат лаванды смешивался с холодно-сладким запахом воды и шиповника, колючей лентой обрамлявшего речной берег. Джаспер сделал глубокий, медленный вдох, словно наполняя душу до краев мучительно-острым счастьем этого мгновения, и тут Элис, задумчиво проведя рукой по веточкам шиповника, вскрикнула и невольно прижала к губам оцарапанный до крови палец... И вдруг из ее взгляда на мгновение пропало всякое выражение, ушли малейшие отблески чувств — она будто бы смотрела в совершенно иную реальность. А затем — прежде, чем Джаспер успел сделать хоть что-то — она громко вздохнула, словно вынырнув из воды, и посмотрела на него взглядом, полным чувства, которое он меньше всего ожидал в нем увидеть — с ужасом.

- Элис, что... - начал было он, но девушка, точно и не услышав, схватила его за руку и воскликнула — голос ее был похож на крик раненой птицы:

- Война... Боже мой, нет, нет, умоляю, пообещайте, что не пойдете, что не станете участвовать!

Что-то первобытное, непонятное и суеверно-жуткое прозвучало в ее словах, и на секунду Джаспера захватило бездумное и всепоглощающее желание исполнить эту дикую просьбу — словно ее невыносимый ужас перешел и к нему. Но в следующий миг он освободился от этого слабовольного оцепенения и спокойно заговорил:

- Я не могу. Элис, я не успел сказать вам... Завтра утром я должен буду уехать в штаб. Мой полк уходит завтрашним вечером.

Она посмотрела на него так, словно он вонзил ей в сердце нож, и ему показалось, что она сейчас потеряет сознание.

- Элис... Прошу вас, не надо так... - заговорил было он, не зная, как же ее успокоить, и против воли захваченный сладостно-горячим счастьем оттого, что его жизнь так ей дорога. - Не бойтесь, не...

Она коротко качнула головой, разом отвергнув все его утешения, и внезапным и резким, будто раненым движением упала на колени.

- Умоляю!.. - прошептала она, и это было последним, что он услышал, оглушенный непониманием, страхом, радостной надеждой, паникой и любовью, не знающий даже, пытаться ли поднять ее или самому рухнуть перед ней на колени.

Когда эта внезапная буря улеглась, Элис перестала отчаянно и страшно умолять его, а он — также отчаянно ее утешать, закатное зарево уже угасло, и пустынные поля вокруг окутал прозрачный бархатный мрак летней ночи. Они стояли на самом берегу, молча глядя на серебряную рябь течения, разбивавшего гладь реки слабыми водоворотами, разделенные неожиданной холодной отчужденностью, не зная, что говорить и как себя вести.

Темно-синее небо над их головами было сегодня странно холодным и пустым, точно уже попрощавшись с ним и теперь обдавая их обоих холодом неизбежной разлуки. Оторвав взгляд от странно красной луны, уже появившейся над горизонтом, Джаспер вновь взглянул на Элис. Она стояла рядом, сжимая тонкими пальцами воротник раздуваемого ветром жакета, склонив голову и опустив глаза — хрупкая, обессилевшая и невыносимо прекрасная. На фоне темной ткани платья ее рука выделялась, точно призрачно-белая лилия на черно-серой земле, и он увидел, как дрожат то ли о холода, то ли от волнения ее пальцы, бессознательно теребящие бахрому шарфа.

Последний вечер, последний вечер — отчаянно колотилась в висках короткая и страшная мысль, последний вечер, когда он еще может защитить ее от этого пронизывающего ветра, когда может разделить с ней нежную и невыносимую сладость этой ночи, одинокой для обоих друг без друга. В воздухе разливался льдистый запах лаванды и роз — и нет сил отвести взгляд от ее лица, залитого холодным лунным сиянием, невозможно вырваться из счастливого плена ее глаз. И тут она внезапно заговорила:

- Джаспер, я никогда не говорила вам... тебе о том, что чувствую, а сейчас... Я спохватилась так поздно, что теперь боюсь, что мне просто не хватит времени — ведь сказать нужно так много... Наверное, я не должна, мне не стоит говорить обо всем этом, но я больше так не могу, не могу молчать. Я так боялась ошибиться, показаться назойливой дурой, злоупотребить твоей добротой — ведь ты спас мне жизнь, и я... Я просто... Господи, ну вот, снова я не знаю, что же... как же мне это сказать!.. - она тихо и мучительно засмеялась, закрыв лицо ладонями, но он понял, что она плачет. В отчаянном порыве защитить ее от самой себя он отнял от лица ее руки, и блестящие дорожки слез на ее щеках ослепили его, когда она взглянула ему в глаза с обезоруживающей и беззащитной прямотой, и ее губы дрогнули в слабой, измученной и безнадежной улыбке.

- Я люблю тебя, - прошептал он, поняв, что она сейчас скажет, и как ни мечтал он услышать от нее эти слова, он просто знал, что должен сказать их первым. - Я люблю тебя!..

Задрожали блики света в ее прекрасных глазах, она прерывисто вздохнула, но он не дал ей ответить — в словах больше не было смысла. Податливая мягкость ее губ, к которым он припал, точно умирающий к спасительной влаге, доверчиво и нежно отзывающихся на его поцелуи, и робкая страсть ее прикосновений, и трепет ее тела в его объятиях, и исступленное биение их сердец так близко друг к другу — это сказало куда больше...

Опьяняющий и почти священный восторг их долгожданной близости сводил с ума и застилал разум властной жаждой, и когда — счастливую вечность спустя — она на секунду отстранилась, глядя на него из-под полуопущенных ресниц — трепещущая, нежная и такая желанная в своей непередаваемой чистоте, с сияющими упоенным счастьем глазами, приоткрытыми в томительном ожидании губами, чуть припухшими от его поцелуев, в ореоле пышных, точно лепестки пиона, волос — он прошептал, стирая слезы с ее нежных щек:

- Элис, выходи за меня, стань моей женой!

Обессилившая, смятенная и безрассудно счастливая, она едва успела прошептать «да» — и снова долгий поцелуй, превращающий мгновения в сияющую вечность наслаждения, и, обессиленные своей любовью, они опустились на землю, на покрытую ночной росой траву.

Фантастически чистая, невинная как ангел и сводящая с ума обаянием своей девственности, Элис была теперь такой смелой, отчаянной, страстной... Но оставалась непорочной даже когда с бесстыдной в ком угодно ином нетерпеливой тягой расстегивала его рубашку, обвивала руками его шею, прильнув губами к его губам, прижимаясь к нему так крепко, что сквозь тонкую ткань ее платья он чувствовал нежный жар ее кожи, тугую мягкость ее груди, загнанное биение ее сердца, окончательно заглушившее в нем голос рассудка.

Его скромный опыт ловеласа не заключал в себе ничего, подобного этим мгновениям, и он был поражен тем, какое невыразимое... наслаждение может дарить просто взгляд — такой, каким она смотрела на него сейчас: стыд, неуверенность и страх - все это было в нем, но таяло, растворялось в нерассуждающей и безрассудной любви, и было так... соблазнительно...

Медленно, нежно, безрассудно и горячо он целовал ее губы, шею, плечи, и она целовала его в ответ, касаясь дрожащими пальцами его лица, улыбаясь и плача, шепча бессвязные и отчаянно-искренние слова любви, и горячие слезы прочерчивали влажные дорожки по ее щекам... Ее исступленное, нерассуждающее, отрешенное от себя счастье, с которым она отдавала себя ему, ее полная, абсолютная беззащитность и беззаветное доверие — это сводило с ума, одурманивало рассудок и оставляло лишь простое и неодолимое понимание того, что без нее для него нет жизни, нет мира, нет ничего... Ее ослепительная, невинная и манящая нагота, прерывистый, лихорадочный шепот, рвущийся с ее губ, которые он закрывал поцелуями, роса и слезы, мука и почти смертельное счастье единения — бурным потоком ангельского блаженства эта непереносимо прекрасная ночь захлестнула его смятенную душу, и мир растворился и сгинул в ее пьянящих волнах.

То, что происходило, не казалось им неправильным, недопустимым и странным, хотя было таким в глазах всего остального мира. Для них это было естественным следствием их любви, единственно верным итогом навеки связавших их чувств. Они были предназначены друг другу, созданы друг для друга, подходили друг другу, словно два кусочка мозаики, и теперь, когда она лежала в его объятиях, глядя на него отуманенными блаженством глазами с отрешенной, самозабвенной и жадной любовью, словно стараясь насмотреться вперед на долгие месяцы грядущей разлуки, бессознательно и нежно касаясь его лица трепещущими пальцами, и слабая улыбка обессиленного счастья дрожала на ее полуоткрытых губах, меж которыми в лунном свете влажным жемчугом поблескивали ее белые зубы, он чувствовал лишь, что отныне навеки принадлежит ей, а она — ему. Это было прекрасно, правильно и свято.

Короткие часы июльской ночи, казалось, вместили в себя вечность, но пролетели быстро, слишком быстро. Первые, еще слабые и несмелые лучи рассвета осветили небосклон и заиграли на их обращенных друг к другу лицах, напоминая, что реальность ничуть не изменилась несмотря на то, что для них двоих эти часы изменили все. Сказка должна была окончиться, и вместе с нею уходила и счастливая отрешенность от ледяной и безжалостной действительности, унося с собой остро-сладкий, пряный флер одурманенного сна — сна, от которого он впервые пробуждался не в одиночестве. Непривычное и чудесное чувство — просто... доверять кому-то свой сон — показалось ему даже более сокровенным и прекрасным, чем то, что этому сну предшествовало, но...

- О, Элис, что же я наделал!.. Мы не должны были... - хрипло прошептал Джаспер, с болью глядя в ее нежные глаза, но не в силах разжать объятия, отстраниться хотя бы на дюйм.

Звук его голоса вырвал Элис из блаженного забытья, и она, приподнявшись на локте, с тревогой и страхом вгляделась в его лицо.

- О чем ты говоришь?..

Сладостный наркоз восторженного упоения развеивался, и Джаспер только теперь увидел последствия всего, что произошло.

- Я не должен, не должен был... Ведь мне придется уходить, а ты... Прости меня... - ему так и не удалось выразить словами свое отчаяние, боль и стыд, но Элис не дала ему договорить.

- Я твоя, только твоя, - с самозабвенной искренностью прошептала она, глядя ему в глаза. - И я люблю тебя! Разве что-то еще может быть важным?

- Я не имел права...

Она упрямо покачала головой.

- Моя жизнь принадлежит тебе с того самого мгновения, как ты спас меня; и мое сердце, и душа, и тело — все только твое! - она прижала обнаженные руки к груди и выдохнула: - Я твоя жена, если ты этого хочешь!.. Больше мне ничего и не нужно! И мне все равно, что на пальце у меня нет кольца!

Внезапная и безумная идея возникла из исступленно любящего звучания ее слов, и он, окинув ищущим взглядом свою одежду, подхватил с земли свою любимую техасскую шляпу и быстрым рывком оторвал украшавший тулью витой золотой шнурок. Элис удивленно наблюдала за ним, а он, улыбнувшись, взял ее за руку и заговорил:

- Элис, я клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас. Согласна ли ты стать моей женой?

- Да, - прошептала она, и в глазах ее заблестели слезы. - Да!

Он осторожно завязал шнурок на ее безымянном пальце импровизированным кольцом и, чувствуя, как жгут глаза мучительные слезы, которым невозможно дать волю, прижал ее руку к щеке, зажмурившись до алых вспышек под веками. Дрожащими пальцами Элис убрала волосы с его лица, коснулась влажными губами его лба и повторила его клятву.

- А ты, Джаспер, согласен ли ты стать моим мужем? - тихо прошептала она ему на ухо.

- Да, - ответил он, и она завязала на его пальце тонкую белую ленточку, прежде украшавшую корсаж ее платья.

Делалось все светлее, все вокруг медленно пробуждалось к жизни и отнимало эту жизнь у них двоих. Где-то далеко-далеко раздался слабый бой часов, ветер подхватил его и донес до них этот звук, не оставив им шанса его не услышать. Элис с безжизненной обреченностью посмотрела вдаль, будто умоляя солнце повременить еще хоть секунду, и Джасперу показалось, что в ее ореховых глазах померк прежде неугасимый внутренний огонь.

- Поцелуй меня, - прошептала она и в сумасшедшем исступлении все повторяла и повторяла эту просьбу сквозь отчаянно-страстные поцелуи, которыми он покрывал ее губы, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от смертельной муки неумолимого прощания, на которое не было сил.

- Прошу тебя, не уходи, - едва слышно сказала она, отстранившись и взглянув на него казавшимися совсем огромными от безудержно струящихся из них слез глазами. - Не уходи от меня!..

Невольно Джаспер отвел взгляд и уставился в седое небо над их головами, чтобы не видеть ее непереносимо прекрасного, слишком любимого лица. Зачем она так мучает?..Зачем заставляет вновь и вновь отказывать самому себе в нечеловеческом блаженстве просто быть с ней рядом?

Переведя дыхание, он ответил, постаравшись придать своему голосу хотя бы отзвук прежней веселости:

- Я не могу. Я ведь должен этой стране, должен больше, чем собственной родине — здесь я встретил тебя!.. И всей моей жизни будет мало, чтобы заплатить за это!

Высоко в небе звонкими переливами раздались первые трели жаворонков, утренний ветерок зашелестел листвой. Поднявшись с земли, они молча смотрели друг другу в глаза, не имея больше слов, чтобы сказать друг другу, а затем он наклонился к ней, и они соприкоснулись лбами в неощутимом и безнадежно-долгом поцелуе душ. Элис переплела их пальцы, ветер легкими порывами смешал их волосы, и на последнее краткое мгновение мир вновь перестал для них существовать.

- Я вернусь. Обещаю.

Она прерывисто вздохнула, прикрыла глаза, и он, не выдержав, на один прощальный миг снова коснулся поцелуем ее сомкнутых, таких отзывчивых и теплых губ, а потом повернулся и быстро — так быстро, как только мог — пошел через пустынный луг к далекой серой ленте дороги. Не оглядываясь.