Контуры величественных готических сводов академии подрагивали и расплывались перед глазами, как сквозь нагретый языками пламени воздух, пальцы, столько часов сжимавшие ручку, дрожали и не слушались, а во всем теле была такая тяжелая, болезненная слабость, что Белла не выдержала и, забыв о белом шелке юбки и правилах приличия, бессильно опустилась на широкие ступени и прижалась разгоряченным лбом к чудесно прохладному изгибу перил.

Теперь, когда экзамен был так или иначе сдан и остался в прошлом, лихорадочная энергичность, опустошающее напряжение, позволявшее ей весь последний месяц почти не есть и не спать, просиживая бесконечные часы над книгами, исчезло, и лавина так долго не добиравшейся до ее сознания усталости обрушилась на нее и погребла под собой. Разумеется, думать об этом не было никакого толку, но мысли, как им и положено, не подчинялись никаким приказам разума, и перед внутренним взором девушки кружили исписанные ее быстрым косым почерком листы экзаменационной тетради, прямоугольная карточка доставшегося ей билета с длинным столбцом вопросов... Наверное, она задремала, потому что когда кто-то осторожно потряс ее за плечо и вырвал из болезненного утомленного полусна, она услышала собственное неосознанное бормотание:

- Кортикальна пластина... Я ее не подписала...

- Белла, вы в порядке?..

Открыв глаза, девушка встретилась со взглядом обведенных темными кругами и каких-то словно погасших глаз Эдварда, в которых ни волнение, ни забота, на радость от того, что все, наконец, позади, не могли пробиться сквозь смертельную и равнодушную усталость.

- Эдвард, сколько же вы не спали? - невольно вырвалось у нее вместо ответа.

- Не помню, - слабо улыбнулся он. - Пойдемте?

Это чувство было ей знакомо: ощущение внезапной потерянности, завершенности, конца... Оно холодило ее душу своим осенним дыханием каждый раз, когда очередное стихотворение оказывалось дописанным, но мысли и руки отказывались браться за новое, или когда переворачивалась последняя страница книги, и последняя строка резала взгляд и душу просто тем, что она последняя, что за ней нет ничего. Все это были маленькие смерти: она точно оказывалась на кладбище времени, на могиле истекших секунд, ушедших впечатлений, и не осмеливалась говорить или двигаться — только смотреть и безмолвно оплакивать их. Вот так было и теперь. Чувство конца. И то, что дни и дни бессонной зубрежки вряд ли можно было отнести к приятным воспоминаниям, ничуть не умаляло этого ощущения.

Растерянная и утомленная до последнего предела, Белла едва видела, куда идет, безвольно подчиняясь ведущему ее куда-то Эдварду, тоже словно спавшему прямо на ходу и выбиравшему направление просто механически. На мгновение прикрыв глаза, девушка будто провалилась в бессознательную полудрему, и только когда вокруг неожиданно потемнело, в воздухе повеяло холодным запахом близкой воды и молодой хвои, а под ногами захрустел мелкий гравий, она очнулась и обнаружила, что, бездумно шагая куда глаза глядят, они оказались в Кенсингтонских садах.

- Что мы здесь делаем? - словно сквозь вату услышала Белла свой собственный голос.

Эдвард улыбнулся — смущенно, как ей показалось.

- После уроков у доктора Каллена я всегда шел домой через эти сады и обычно на пару минут задерживался здесь, чтобы чуть-чуть отдохнуть, - произнес он, бессознательным движением потерев костяшками пальцев левую бровь, рассеченную белесой полосой заживающего шрама.

- Что случилось? - встревоженно спросила Белла, но голос прозвучал монотонно и пресно. - Откуда это?..

Сквозь пелену изнеможения, заволакивающую его глаза, на секунду прорвалась яркая вспышка строптивой злобы.

- От... помощника мистера Свона, - в утомленном голосе явственно прозвучали отголоски бешенство. - После того допроса...

Разрозненные обрывки мыслей кружили в голове лоскутьями тумана. Боже, так значит отец просто предпочел промолчать, чем рассказать правду... Ромео и Тибальт. Бедная Элис. Эдвард с ума сойдет, если узнает, что она Джульетта... Элис...

- Куда она пропала? - вновь звук собственного голоса показался внезапным и почти незнакомым.

- Кто? - это прозвучало настолько пресно и равнодушно, что даже не походило на вопрос.

- Элис. Я не видела ее с самых экзаменов.

- Кажется, вчера пришло письмо со французскими штемпелями, из Гавра. От нее, наверняка. Но у меня сил не было читать что-то, кроме греевской «Анатомии»...

Анатомия... Проклятая кортикальная пластина. А что если из-за нее экзаменаторы не засчитают ей всю схему? Эдвард никогда бы так глупо не ошибся. Да и был разве смысл в попытках состязаться с ним — с ним! — за эту стипендию? Какой-то иной смысл, кроме того, что он магнит, а она жалкая железная проволочка? Хотела бы она выиграть, потешить свою гордость, показать ему, чего стоит? Или предпочла бы проиграть, чтобы радоваться за него, а не за себя? Глупо так думать, но она никогда не считала, что достойна пьедестала. И любила быть в восхищенной и аплодирующей толпе, даже не мечтая быть тем, кому эта толпа аплодирует.

Пьедестал.

Белла остановилась, всматриваясь куда-то в глубину боковой аллеи, в расплывчатый силуэт маленькой статуи в густой тени пышных молодых деревьев.

- Что случилось? - совершенно неживым голосом спросил Эдвард.

- Питер Пэн... – медленно проговорила девушка.

Эдвард обернулся с такой удивленной и недоверчивой поспешностью, как будто действительно ожидал увидеть среди деревьев невзрослеющего мальчика со свирелью.

- Я так любила читать о нем в детстве... – Белла потянула его в сторону статуи.

Эдвард фыркнул. Впрочем, это был вполне доброжелательный и удивительно живой звук.

- Ну и что, что сказка! – Белла именно так поняла его фырканье. – Зато такая замечательная... Я долго верила, что здесь после закрытия и правда феи появляются!..

- Про то, как Питер Пэн делил для птиц банкноту на пенсы, чтобы они покупали хлеб у торговцев, забавнее... – почти неосознанно ответил Эдвард.

Сквозь спящее онемение Белла ощутила, что улыбается. Широко. Торжествующе.

- Значит, ты все-таки читал!

Эдвард с веселым смущением улыбнулся ей в ответ, глядя на статую.

- Не мог же я признаться, что сам в детстве зачитывался этими сказками! И порой, в очередной раз идя с занятий через Кенсингтонский сад, сожалел, что, пока был маленьким, не разу так и не смог остаться здесь после закрытия...

- Но мы можем... остаться сегодня!..

Наверное, на самом деле она уже спала — иначе почему бы вдруг сказала такую несусветную глупость?

Эдвард, тоже наверняка давным-давно заснув, вдруг рассмеялся и, ускорив шаги, потянул ее за собой в одну из узеньких боковых дорожек, подальше от центральной аллеи, по которой еще прогуливались редкие в этот поздний час прохожие, шедшие к выходу.

Темнело, под деревьями медленно сгущались розовые летние сумерки, тени от скамеек и фонарей расплывались, теряли четкость очертаний вместе с отбрасывающими их предметами, перемешиваясь будто струйки дыма на ветру, и с каждым шагом девушке казалось, что она становится все легче и легче, словно перышко, что вот-вот, сделав очередной шаг, оторвется от земли. Ее переполняло это сказочное и детское ощущение полета, какое бывает лишь в сновидениях, и только звук шагов Эдварда рядом, тепло их соединенных рук, их едва различимые тени, весело скользившие впереди, тоже держась за руки, напоминали ей о том, что это действительность.

- Интересно, каково это — потерять свою тень? - вдруг спросил Эдвард задумчиво.

- Через пару минут узнаем, - улыбнувшись, откликнулась Белла, несмело приобняв его за плечо, заставляя остановиться, и вдруг тихонько засмеялась.

Они стояли под сенью пышного вяза, глядя, как медленно растворяются в темнеющем ночном воздухе их прильнувшие друг к другу тени, пока те окончательно не растаяли в вечернем мраке.

- Прошу вас, какими бы большими вы уже ни выросли, не забудьте посмотреть сквозь ограду Кенсингтонского Сада, когда поздним промозглым вечером вы будете одиноко брести по улице, - тихо пробормотал Эдвард, задумчиво глядя на серый гравий аллеи, где еще минуту назад дрожали их тени.

- Там, среди деревьев, празднично мерцают окна Волшебного Домика - спасительного приюта для всех, кто заблудился в темное время Закрытия... - закончила Белла, ощутив, как на глазах почему-то выступают слезы. - Я помню, я так плакала на этих словах... Тогда, давно, когда впервые читала эту сказку...

- Почему? - удивился Эдвард, но по его тону было ясно, что он отлично знает и сам.

- Потому что сказка закончилась... - жалобно пролепетала Белла, с трудом сдержав всхлип. Должно быть, сказывалось изматывающее напряжение, в котором она жила последние недели перед сегодняшним экзаменом.

- Это было бы здорово — никогда не взрослеть... Господи, мы такие дети, Белла!.. - с острой горечью воскликнул Эдвард, покачав головой.

Она не знала, сколько еще они так стояли, захваченные этим понимающим, грустным и счастливым молчанием, не то в сновидении, не то в реальности... Где-то впереди, между деревьями, россыпью золотистых звездочек кружили светлячки, и она, неотрывно глядя на их веселый ночной танец, прошептала:

- А вот и феи...

Эдвард с притворным волнением посмотрел ей в глаза и воскликнул:

- Надеюсь, вы не совершили жестокого убийства одной из них, не перестали в них верить?

Белла весело и громко расхохоталась и, уткнувшись лбом в его плечо, ответила:

- Нет, нет, конечно!

Кажется, именно в это мгновение что-то изменилось, вуаль беззаботности отдернулась, окруживший их туман полусна-полуяви поредел, и неуверенность, испуг, мучительное смущение, стыд за детскую глупость своего поведения — все это разом нахлынуло на Беллу, отрезвив ее словно выплеснутый в лицо стакан ледяной воды, и она, быстро высвободив свою руку из его пальцев, отстранилась, отчаянно заметавшись взглядом по небу, резным спинкам скамеек, куполам древесных крон вокруг. Нужно было хоть как-то нарушить неловкое молчание, сказать хоть что-нибудь, и девушка, с трудом справившись с голосом, затараторила:

- Этот экзамен... Я совсем забыла спросить вас, как вы справились... Мне выпал вопрос о костной ткани, и я...

Эдвард посмотрел на нее неверяще, удивленно и почти весело и, покачав головой, с каким-то отчаянным раздражением выдохнул:

- Бога ради, Белла!..

И, обняв ее одной рукой за талию, а второй за шею, под волосами, закрыл ее губы нетерпеливым, неумелым и сказочным поцелуем.

Под веками ослепляющий свет, потом темнота, а затем земля вдруг ушла из-под ног, чувство падения вернуло ее в сознание из внезапного мгновенного обморока, и она очнулась, испуганно вцепившись в отворот куртки Эдварда, глядя ему в глаза и чувствуя, как ноги предательски слабеют.

- Прости... - едва слышно пробормотала Белла, и он одновременно нахмурился и улыбнулся.

- За что? - еще успела она услышать его вопрос, а потом все растворилось в их заливистом и беззаботном смехе, и вокруг кружили феи-светлячки, и Питер Пэн, застыв на пьедестале за спиной Эдварда, аккомпанировал их веселью на своей свирели...

В густой паутине древесных ветвей мерцали словно запутавшиеся в ней по-летнему яркие звезды, жесткая спинка скамейки казалась мягче и приятнее уютных объятий пушистого пледа, и, закрыв глаза на секунду, Белла мгновенно провалилась в сон — такой же крепкий, глубокий и сладкий, как если бы ночевала на мягчайшей во всей Англии перине.

Проснулись они почти вместе. Открыв глаза навстречу теплым утренним лучам, девушка обнаружила, что спала, уронив голову на плечо Эдварда, и он сжимал ее ладони между своими, словно согревая ее озябшие пальцы. Странно — очень смутно и нечетко она помнила, что они сидели на разных концах скамейки перед тем, как заснули... И когда быстрый пригородный поезд уносил ее с Кингс-Кросса домой, и серо-синяя фигура Эдварда на платформе становилась все меньше и меньше, Белла вдруг вспыхнула горячим румянцем и тихо засмеялась, вспомнив длинный ряд книжных стеллажей и полку с запрещенными книгами под самым потолком... Разумеется, это была бы простая игра слов, но... Строго говоря, она ведь ни капельки не солжет, если, вернувшись домой и объяснив отцу, где она пропадала всю ночь, скажет, что переспала с Эдвардом Мейсоном...