7 мая 1914 года
Ох, неужели уже месяц я даже не открывала эту тетрадь? Как медленно тянулось время в Хайвуде и с какой немыслимой скоростью оно несется здесь! Кажется, второго апреля за мной прибежала Розали, требуя, чтобы я поторопилась со сборами, если хочу успеть добраться до облюбованной нами лужайки для пикника до темноты. А все последующие дни были настолько полны событиями, что когда я оказывалась наедине с собой и получала возможность взяться за свой дневник, то сил на это у меня уже не оставалось: гости, поездки верхом по сказочно чудесным окрестностям поместья Хейлов, теннис и крикет, вечерние танцы, светские приемы, пикники и барбекю — все это, оказывается, способно измотать куда сильнее, чем утомительные часы латыни и алгебры, но эта новая усталость не в пример приятнее!

Впрочем, не мне говорить об усталости: Белла за все проведенное в гостях у Розали время только пару раз отправлялась с нами на прогулки, а от всех танцев и балов отказывается наотрез, проводя все свободное время за письменным столом, в обществе непомерной груды учебников, атласов, словарей... Если есть на свете справедливость, то стипендия Шеннона просто не может не достаться Белле! Пусть даже и в ущерб моему брату!

Розали тоже не бездельничает — я и не знала, что она так хорошо разбирается в хозяйственных и финансовых делах! Наводняющие поместье слуги, управляющий, экономка и дворецкий слушаются ее даже с большей охотой и внимательным уважением, чем самого мистера Хейла, и львиную долю времени она пропадает в кабинете (как я поняла, прежде принадлежавшем ее матери) за деловыми бумагами, хозяйственными книгами, счетами и письмами, и единственным не занятым делом человеком во всей роскошной усадьбе остаюсь я одна, а снующие вокруг горничные, склоненная над тетрадью голова Беллы и далекие отголоски деловитого голоса отдающей распоряжения Розали заставляют меня стыдиться собственного безделья. Вернее, так было еще совсем недавно, а сейчас... Я так долго не писала ни слова на этих страницах, что теперь мне трудно толком выразить на них свои переживания: я как будто обращаюсь к давно забытому другу, не зная, можно ли по-прежнему ему доверять. Но выбора у меня нет — я просто должна поделиться своим чувством хоть с кем-то, но открыть свое сердце мне хватает смелости только этой бессловесной тетради.

Я помню, насколько же больно — так ядовито, по-обидному, по-злому больно мне было, когда Розали раздраженно и снисходительно бросила мне ту свою резкую фразу: «Тебе давно пора влюбиться!». Она была права. Должно быть, это очень странно — за свои почти восемнадцать лет я ни разу ни в кого не влюбилась, не узнала, действительно ли оно такое, как пишут в книгах — это застилающее весь мир немножко безумное и счастливое чувство... И, не находя в своей жизни того, кто сумел бы одним своим взглядом разбудить мое сердце, как сказочный принц поцелуем — спящую Белоснежку, я весь нерастраченный жар своей души отдавала книгам и мечтам. Я слишком много мечтаю и слишком много читаю... Это опасное сочетание. Наверное, из этих двух ингредиентов и был приготовлен напитавший белоснежкино яблоко яд...
И вот теперь я узнала, каково это — пробудиться от такого отравленного сна.

Погода в последнее время была чудесная, поразительно жаркая для обычно не балующей нас солнцем и теплом английской весны, и хоть временами порывы ветра приносили полагавшийся для этого времени года липкий холодок, Розали — страстная любительница воды и плавания — заявила, что Диана де Пуатье в свое время не боялась таких пустяков, как холодный ветер, и именно речные купания помогали ей сохранять свою знаменитую красоту, и мы, сдавшись на ее милость, вот уже который день большую часть времени проводили у реки, к которой спускается роскошный сад мистера Хейла, плескаясь, плавая или просто лежа на покрывалах в тени деревьев и болтая обо всем на свете.

В тот день мы вновь были там, на берегу. Белла и Розали плавали, то и дело брызгая друг в друга прохладной водой, визжа и смеясь, а я сидела на краю моста и наблюдала за ними, не решаясь составить им компанию — я ведь очень плохо плаваю, да и тот несколько раз повторившийся пугающий сон о воде не давал мне покоя.

- Как же здорово выбраться из школы и вот так отдохнуть! - воскликнула Белла. - Кажется, что в воде у меня прибавляются силы, и я будто... обновляюсь!

- Да, вода — это магия! Жидкая магия... - задумчиво произнесла Розали и брызнула этой "магией" в меня. - Иди сюда, Элис, перестань трусить, здесь совсем не глубоко! И не холодно!

- Да, да, давай! Ты никогда не научишься плавать, если будешь бояться! - поддержала подругу Белла.

Мне и самой слишком хотелось поплавать, оказаться в том состоянии блаженной невесомой легкости, какую дарит вода, а еще больше хотелось перебороть свой страх, и потому им не пришлось уговаривать меня слишком долго.

- Ура, третья русалочка с нами! - обрадовалась Белла, когда я, подняв фонтан брызг, спрыгнула с мостика. - Поплывем до другого берега?

- Перестань, я же не доплыву! - возмутилась я, но почему-то без особого чувства. Пронизанная мягкими солнечными лучами кристально чистая, слово осколок хрусталя, вода как будто растворила в себе мою тревогу.

И Розали, и Белла плавали куда лучше и быстрее меня, и скоро им надоело меня поджидать через каждые пару футов, и они постепенно отдалились от меня на приличное расстояние, а я, решив за ними не гнаться, перевернулась на спину и блаженно покачивалась на маленьких волнах. Прохладная речная вода ласкала кожу, бескрайнее небо надо мной полупрозрачной лазурной чашей закрыло все поле моего зрения, и мне стало казаться, что я плыву по нему, по этому прозрачному голубому эфиру, задевая кончиками пальцев мягкие белые кудряшки облаков...

А затем разверзся ад.

Я не знаю, в какой момент почувствовала, что что-то не так, но было уже поздно — волны вокруг меня вздымались все сильнее и выше, пока одна из них не захлестнула меня с головой, заставив закашляться и, задохнувшись водой, отчаянно забарахтаться, пытаясь удержаться на плаву. Но мне это едва удалось. Река, совсем недавно бывшая такой безобидно-манящей, теперь, точно охотник, поймавший в ловушку свою жертву, готовилась меня уничтожить. Сильное подводное течение тащило меня в сторону от берега, липкие веревки водорослей опутывали ноги и тянули на дно, бешеные волны плескались вокруг, захлестывали с головой, душили, а я не могла бороться — моих сил не хватало даже на то, чтобы удерживать над водой голову.

Я часто читала в романах, что перед смертью вся жизнь проносится у человека перед глазами, что воспоминания о близких и любимых людях заполняют его последние мгновения... Со мной все было не так. Не помню, успела ли я хотя бы просто понять, прочувствовать до конца, что последний раз вижу это небо, делаю последний вдох этого свежего, полного аромата лилий и влаги воздуха — сумасшедшее безумие отчаянной паники, агония ужаса лишили меня разума, и я помню только раздирающий заливаемое водой горло обжигающий холод, рвущий грудь при каждом вздохе, оглушительный плеск волн вокруг и серебряно-зеленоватые отблески света под водой, захлестывающей меня с головой, и единственная моя мысль была о том, что мой страшный сон все-таки сбылся. А потом я, должно быть, потеряла сознание.

Когда оно ко мне вернулось и я, задыхаясь и кашляя, приоткрыла глаза, первым, что я увидела, была мокрая ткань белой рубашки, казавшаяся тепло-розоватой от проглядывающей сквозь нее кожи, ряд расстегнутых перламутровых пуговиц, обнажавших шею и грудь спасшего меня человека, и в льющихся с неба ослепительных солнечных лучах — его лицо: взволнованно-юное, одухотворенное, точно сотканное из этого небесного света, и его солнечно-светлые волосы, с которых словно стекает блестящими каплями жидкое золото дневных лучей... Потом я вновь лишилась чувств, а придя в себя, обнаружила, что лежу на берегу, на влажном речном песке, и надо мной склоняются смертельно бледные Розали и Белла и дрожащими и срывающимися голосами спрашивают, как я себя чувствую, а я в приступе бессознательного и отчаянного страха все обегаю взглядом их лица, пытаясь отыскать его, того спасшего меня юношу, но его нет... И мне кажется, что вокруг меня вновь бушуют холодные убийственные волны, и легкие снова пронзают острые ножи воды, и я пытаюсь крикнуть, позвать на помощь... Последнее мое воспоминание — о том, как вместо крика из моего горла хлынула вода, точно из стиснутой в кулаке губки, и сознание, не в силах выдерживать захлестывающие его волны непонимающего ужаса, угасло.

Когда я пришла в себя — уже в своей комнате, укутанная одеялами и чувствуя такую слабость, как если бы из меня выпили все жизненные силы, — то сидевшая у моего изголовья Белла, так измучившись своим волнением, что просто не могла молчать о нем, принялась без умолку тараторить, рассказывая, как же я напугала ее и Розали и что же произошло, когда внезапное подводное течение едва меня не утянуло меня на дно, и из ее сбивчивого рассказа я узнала, что мой солнечный спаситель мне не привиделся — что это он, тот самый новый помощник мистера Свона, Джаспер Уитлок, с которым я должна была встретиться еще два месяца назад, когда зловещее послание от смертельно опасного плода моего воображения не давало мне даже выйти из комнаты без испуганной дрожи леденящего и бессильного страха. В тот едва не ставший для меня последним день Чарли отправил Джаспера к Белле с поручением сообщить ей, что расследование того таинственного нападения на нее не дало никаких результатов, и просьбу вспомнить все, что только можно, мельчайшие подробности всего предшествовавшего этому происшествию. Все это Белла узнала от него, пока они пытались привести меня в чувство на берегу, откуда он ушел, чтобы позвать на помощь. А потом, когда меня унесли в дом и прибыл спешно вызванный доктор, он ушел, сочтя, видимо, что сделал все, что должен был.

- Мистер Уитлок сказал, что отец арестовал чуть ли не целый десяток подозреваемых, но всех их пришлось отпустить из-за отсутствия улик. Чарли, видимо, все не может смириться с тем, что так и не сумел добраться до того, кто напал именно на меня, притом что это едва ли не первое преступление, которое он не раскрыл, - задумчиво сказала Белла. - И, похоже, ему все еще очень мила мысль о том, что это дело рук Эдварда, - она покачала головой и вздохнула, а для меня даже прежде возмутившее бы меня сообщение о том, что моего брата смеют подозревать в чем-то настолько ужасном, растаяло в звучании самых первых произнесенных Беллой слов, и ее голос растворился в сумасшедших ударах моего отчаянно и сладостно заколотившегося сердца, которое заставило так забиться само звучание этого имени — мистер Уитлок. Джаспер...

Чтобы отвлечь наблюдательную Беллу и получить возможность хоть немножко подумать о моем спасителе, я спросила подругу про ее занятия и неожиданно возникшую из их нелепой неприязни дружбу с Эдвардом, и она пустилась в долгий и запутанный рассказ о том, сколько всего и за какой короткий срок ей еще нужно выучить до зловещего шеннонского экзамена, ожидающего ее в начале июня, излишне подробно отвечая на первую часть моего вопроса и полностью проигнорировав вторую, а я, закрыв глаза и тотчас же позабыв о необходимости хотя бы кивать и вставлять ничего не значащие восклицания, долженствующие показать, что я слушаю ее, пыталась в мельчайших подробностях восстановить перед своим внутренним взором лицо Джаспера— и ничего не могла вспомнить. Ведь я видела его одно мгновение, и слепившее мои глаза солнце не дало мне разглядеть его черты, но почему-то я была уверена, что узнаю его из тысячи, из миллиона... Казалось, я знала его уже многие годы, что всю мою жизнь рядом со мной был именно он, это его рисовало мне мое воображение, когда страх и одиночество превращали меня в свою бессильную погибающую жертву, и в тот миг, когда я, наконец, увидела его наяву, я просто узнала его. Разве могла бы я не узнать?.. И... Господи, как же счастлива я была, предаваясь этим размышлениям, каким прекрасным для меня стало все вокруг, вся моя прежде казавшаяся зауряднейшей и простой жизнь! Я словно впервые почувствовала до конца, что я жива, восхитительно жива, что я могу дышать, видеть, чувствовать, что мне всего семнадцать лет — и эта очевидная мысль вдруг наполнила меня сияющим восторгом настоящей эйфории ощущения собственной юности, предвкушения еще многих и многих лет неопределенного, но безусловного счастья. Возможно, дело было в том, что только на краю гибели и можно оценить жизнь по-настоящему, но я уверена: окажись моим спасителем Эдвард, или отлично плавающая Розали, или просто любой случайный прохожий, кто угодно другой, но не он, то моя жизнь по-прежнему казалась бы мне черно-белой и пустой, и сияющая радуга этого смутного волнения пробуждающихся чувств так и не расцветила бы ее. Никогда.

В конце концов, у меня было множество возможностей повстречать его еще в Хайвуде, в будничной и пресной обстановке, когда я жила в своем книжно-мечтательном полусне и просто не увидела бы его, не заметила, но этого не произошло, мы встретились именно так —он стал первым, кого я увидела, пробудившись от своей недожизни к жизни настоящей. Разве это не судьба?..