- Ай! - невольно вскрикнула я, удивленно взглянула на крошечные капельки крови, выступившие на кончике порезанного пальца, и перевела взгляд на аккуратный бумажный прямоугольник, по краю которого задумчиво водила пальцами, пока не порезалась и внезапная резкая боль не оторвала меня от навеваемых этим прямоугольником размышлений.

"Оксфорд-Кембридж. 14 марта. Стадион Туикнем, Лондон."

Завтра.

- Что случилось? - Элис вскинула на меня глаза от страниц своего дневника, и на секунду меня кольнуло желание тоже начать вести летопись своей жизни, начать прямо сейчас и излить на бумаге замучившие меня путаные и давящие своей серьезностью мысли. Начать можно так: «Дорогой дневник, я совсем запуталась, мне не с кем посоветоваться, и ты один можешь мне помочь!.. О, скажи, скажи, что же мне надеть на матч по регби?!» Я не удержалась и хихикнула, представив себе это.

- Все в порядке, - ответила я подруге, задумчиво посасывая порезанный палец. Да, как просто все было бы, если бы это выбор наряда вот уже которую ночь не давал мне спокойно спать!.. Или если бы на регби меня пригласил не он, а Ричард Торн, или Джек Уильямс, или Брайан О'Нил... Хотя никто из них в жизни не осмелился бы позвать меня на регби — любой уважающей себя девушке там делать совершенно нечего, разве что томно обмахиваться веером в тени кружевного зонтика и под предлогом полного непонимания правил строить глазки симпатичным молодым людям по соседству... Да как он вообще посмел позвать меня туда? Почему нельзя было пригласить меня в Оперу? Или в кафе? Или хотя бы просто на прогулку?.. Почему ему обязательно нужно было... заставить меня попасть в такую ситуацию, в которой я ни разу прежде не оказывалась? Я ведь не знаю правил, не знаю, как следует вести себя в этой студенчески-спортивной среде. А вдруг там принято не церемонно целовать даме руку, а лезть с вульгарными дружескими объятиями или того хуже — с поцелуями в щеку? Что тогда делать? И что же все-таки надеть? А вдруг я сделаю что-то не так, и больше он вообще никуда меня не позовет? Ведь он и так ведет себя со мной, как с приятной, но вовсе не значимой знакомой, не говорит комплиментов, не поздравил с Валентиновым днем, не смотрит с таким смешным преданным обожанием, как все остальные джеки и ричарды - не выглядит ни капельки влюбленным!.. И почему это не дает мне покоя? Господи, только бы все не оказалось, как в дурацких романах: «Ее любили все, а она выбрала единственного, перед кем ее очарование было бессильным»! Я... Я не хочу в него влюбляться. Не хочу!

Вообще не хочу влюбляться.

- Где Белла? - поинтересовалась я у Элис, отложив билет и задумчиво взглянув в окно, на необычно яркое голубое небо, так и звавшее на прогулку. Но идти гулять в одиночку мне не хотелось, а компании для меня не было: Белла была неизвестно где, а Элис вот уже две недели не выходила из школьного здания никуда, кроме как в библиотеку. С того самого вечера, как получила угрожающую «валентинку» и была вынужденна рассказать нам с Беллой о том, что с ней случилось в саду тем знаменательным вечером. Наша реакция на ее слова, похоже, удивила нас самих: ни страха, ни недоверчивого изумления, шока, паники — как будто оживающие наяву герои готических страшилок были вполне в порядке вещей. Хотя, возможно, это и была единственная нормальная реакция — сложно не верить, удивляться и падать в обморок от шока от того, что невзирая на твою реакцию происходит в твоей собственной жизни! Даже наследница мистера Холмса Белла не долго спорила с Элис, доказывая, что красные глаза и укусы в шею той просто привиделись по вине ее слишком живого воображения. Но тонкий шрам, никак не желающий заживать, который Элис теперь все-время закрывает шарфами, лентами, бархотками — чем угодно, как будто в попытке спрятать беззащитное горло от ядовитых зубов этого полупридуманного-полуреального монстра — убедил ее в обратном. Словом, сюрреалистичное безумие всего происходящего было признано. Мы с этим согласились. Приняли это. И сразу стало легче жить — всегда проще иметь дело с тем, во что ты веришь, чем с каким угодно суеверием. Впрочем, после получения угрожающей валентинки зловещий поклонник не давал о себе знать ни слухом ни духом, что только укрепляло Беллу в ее недоверчивом отношении к его неестественной природе да и вообще к его существованию.

- Белла у доктора Каллена, - меланхолично ответила Элис, постукивая ручкой по чистой странице дневника в попытке придумать, что бы еще описать. - Пошла сказать, что принимает его предложение.

- Он сделал ей предложение? - бездумно спросила я и, поняв, какую ерунду сказала, засмеялась. - А, в смысле она согласилась учиться вместе с Эдвардом? Поразительное самообладание.

Элис немедленно закипела.

- И ты, Брут? Я уже устала выслушивать комментарии Беллы в адрес моего брата, так не начинай хотя бы ты!

Я пожала плечами.

- Он просто кислый мандарин.

Элис рассерженно закатила глаза, а я самодовольно улыбнулась. Моя «мандариновая классификация» стала в Хайвуде настоящей притчей во языцах и была очень проста: все люди, как и мандарины, делятся на два типа — кислые и сладкие. Сладкие чистятся легко, до их вкусной серединки легко добраться. А если шкурка не снимается, если все ногти уже оранжевые от липкой цедры, то лучше и не очищать этот фрукт — внутри все равно будет только кислятина и дрянь. Так и с людьми: действительно хорошие видны сразу, а интригующая мрачность, инфернальная замкнутость и все остальное никогда не стоят того, чтобы пробиваться сквозь них к истинной человеческой сущности — она окажется кислой до лицевых судорог. Эдвард определенно кислый мандарин. И Белла. И я. А вот Элис сладкая до приторности — ей только дай повод кого-нибудь защитить, спасти, броситься грудью на амбразуру... Почему же я не такая? Почему всякий раз, когда мне так хочется сделать то же, или хотя бы просто выразить свои истинные чувства, кого-то похвалить, высказать свою радость, или восхищение, или огорчение, или боль — почему я никогда не могу этого сделать? Почему каждый раз меня словно сковывает какое-то колдовство и не дает мне поступить так, как я на самом деле хочу? И каждый раз я чувствую себя точно... ограбленной — у меня украли эмоции, украли беззаботность, украли право совершать безумные и счастливо глупые поступки!.. Я как будто заточена в стеклянную тюрьму, из которой не в силах выйти и могу лишь смотреть на других людей, в нее не заключенных, богатых чудесной радугой своих неприкрытых и ярких, как летнее солнце, чувств. Такова Элис. И таков он.

Что же мне все-таки надеть?..

Почему он позвал меня на этот глупый матч? Почему сделал это так неотразимо прямо и безыскусно? «Вы, конечно, не любите регби, да?» Я захлопала ресницами, наивно заулыбалась. «Почему вы так думаете?» Он удивленно и радостно улыбнулся в ответ — так улыбаются только вечно счастливые мальчишки-сорванцы, весело гоняющие мяч по парковому газону и не задумывающиеся даже о следующей минуте. «Тогда придете на игру? Я буду рад!». И все. Никаких льстивых уговоров, пламенных просьб, умоляющих взглядов. Просто «я буду рад». И отказаться невозможно, как бы ни шипела моя разозленная гордость, требовавшая соблюдения привычного влюбленно-вежливого ритуала, в ответ на который я смилуюсь и соглашусь.

Почему он такой? Такой непередаваемо простой и слишком сложный, невинно-наивный и возмутительно искренний, открытый, как ребенок, не знающий еще, что за эту открытость можно очень больно поплатиться, что беззаботная радостная уверенность не защитит от ударов жизни? А ведь эти удары жизнь ему наносила, и очень тяжелые — эта странная и неуместная в его вопиюще-мальчишеской шевелюре седина не могла появиться просто так. Так почему его эти удары не смогли сломать, почему он до сих пор такой же бесстрашно открытый и чистый, а я сломалась сразу же, с первым же ударом?..

Милый и простодушный, неотразимо безыскусный, честный и совсем мне не понятный. Сладкий мандарин. Очень-очень. Но я не хочу его любить. И не стану. Слишком уж кислый я мандарин и слишком жесткая у меня шкурка. И сколько бы любовных писем не покрывало мой стол, сколько бы букетов не приносили по утрам посыльные, сколько бы девушек мне ни завидовало и сколько бы юношей ни молило меня о хоть единственном взгляде, слаще я не становлюсь. Пусть Белла с Элис ужасаются моей бессердечности — я не могу быть другой. Я не могу без восхищения, но ничего большего мне не нужно. Поэтому, наверное, мне куда проще со всеми этими одинаковыми ричардами и джеками — я знаю, что могу сбежать в любой миг, что ни один из них не сумеет подойти ко мне слишком близко. А от него я сбежать не смогу. Я это чувствую. Он слишком теплый. А таять — это очень страшно. И потому я никогда в него не влюблюсь. Не позволю себе.

Господи, да почему вообще я об этом думаю, когда мы знакомы без года неделю? Когда я толком его не знаю, а он мною ни капельки не увлечен?

Захлопнув свой нелепый мысленный дневник, я обнаружила, что Белла уже вернулась и теперь сидит на подоконнике, задумчиво глядя в окно.

- Я получила ответ от отца, - поймав мой взгляд, она помахала почтовым конвертом.

- И что он пишет? - взволнованно спросила Элис, всю неделю ждавшая этого письма как волшебную панацею от всех своих проблем.

- Чтобы ты никуда не ходила одна, была бдительна и желательно вообще на время уехала из Хайвуда.

- И только? - в ее голосе прозвучало испуганное разочарование. - А что...

- Элис, я не стала говорить отцу, что у твоего преследователя красные глаза и что он жаждет твоей крови — Чарли бы немедленно запер меня в желтый дом за такое заявление! Уж для него все эти сверхъестественные штучки просто слишком.

Поразительно, с какой обыденностью и легкостью мы обсуждаем охотящегося за Элис кровопийцу!

- Еще он пишет, что очень занят сейчас делом пропавшей Лорен, но пришлет к нам своего помощника, чтобы тот разобрался на месте, поискал улики... Но я знаю этого Сэма Адли и очень сомневаюсь, что от его визита будет толк — он далеко не гений сыска, - добавила Белла, убрав письмо в свой ящик.

Элис, однако, не обратила внимания на скептическое замечание подруги и обнадежено улыбнулась, видимо, уже переложив весь груз нависающей над ней опасности на плечи помощника констебля Свона.

- Ну что, Роуз, ты уже выбрала наряд, который окончательно разобьет сердце твоего оксфордского обожателя? - весело спросила она, и я внутренне вздрогнула от ее слов.
Обожатель. Если бы!.. И, поддавшись этой глупой, бессмысленной и едкой обиде — на то, что все совсем не так, как думает Элис, я неожиданно для самой себя ответила:

- Я не поеду.

- Не поедешь?! Но... Я думала, что вы с ним...

- Элис, тебе давно пора самой влюбиться — тогда хоть не будешь так интересоваться делами других! - гораздо грубее, чем сама хотела, бросила я и тут же пожалела об этой вспышке, но извиниться, как и обычно, не смогла.

Элис посмотрела на меня так, как будто я ее ударила, рывков вскочила со стула и чуть ли не выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью, чего ни разу до этого себе не позволяла. Белла негодующе посмотрела на меня, и от этого глухое раздражение закипело во мне еще яростнее. Конечно, Элис всегда все сочувствуют, а мне никто и никогда! Я вечно в чем-то виновата, я бессердечна, я Снежная королева, эгоистка, жестокая кокетка — кто еще?

Ничего не ответив возмущенной Белле, я задвинула свой полог и, оставшись в привычном серо-синем бархатном сумраке, закрыла глаза и, закусив губу, чтобы сдержать рвущийся из груди жалкий всхлип, вытерла с лица щекочущие кожу теплые струйки злых и горьких слез.

Эммет Маккарти, зачем ты заставил меня так страдать?