Неспроста самые запоминающиеся, проникающие до самого сердца своим готическим холодом и оставляющие после себя флёр мистической недосказанности легенды о призраках родились именно здесь, среди лиловых от жесткой поросли вереска английских холмов, под пеленой невесомого, мягкого тумана и бисерной завесой дождя — Виктория и сама чувствовала себя призраком, когда неторопливо шла по незаметной тропинке среди зарослей орешника и дрока к голубеющей в вечерней дымке гряде холмов, через тусклое золото сухой пшеницы, под ехидный шепоток ветра и шелестящий шум далекой реки.

Она ходила здесь часто: чуткие полевые мыши уже не пугались ее невесомых шагов, шорох подола не сгонял с тропинки быстрых иволг и пересмешников, и только трусливые мотыльки серым роем срывались с покрытых росой метелок мальвы, случайно задетых ее рукавом. Ей нравилось это место — здесь было до сих пор живо время, давно канувшее в Лету во всем остальном мире.

Самое подходящее место для таких, как она.

Воздух был чист и свеж, не нес в себе угрозу одновременно отвратительного и вожделенного запаха крови, и она с наслаждением вдыхала его полной грудью, радуясь долгожданным минутам свободы. Эти прогулки были опасны — Лоран ведь тоже любил одиночество и вряд ли отказался от надежды все-таки поймать ее, несмотря на свою новую страсть... Мысль об этом заставила Викторию нахмуриться. Кто бы мог ожидать, что он выберет именно эту наивную девочку, которая, кажется, создана, чтобы внушать умиленное и непорочное восхищение, как пасхальный ангелок, а не подобное алчущее желание?

Там, в Лотарингии, стоило ей выйти на улицу, как вслед ей неслись завистливые и злые щепотки, что такая красота может быть только от Дьявола, и Виктория не сомневалась, что родись она в Средние века, то сгорела бы на костре как ведьма. «У вас упоительно-колдовское лицо, Вики, порочное и слишком уж юное». Лоран не единственный так думал. И, видимо, теперь, проиграв в этой игре в прятки, попался в капкан своих инстинктов. И капкан этот вот-вот сомкнет свои стальные челюсти на хрупкой шее Элис Брендон, чистой до абсурдности и невинной настолько, насколько порочной была она сама. Кровь феи покорила дьявола... Казалось бы, природа по ошибке наделила этот коротко стриженный дух, эту сильфиду человеческим телом, а какой властью, оказывается, обладает ее кровь!.. Виктория судорожно вздохнула, вспомнив, как сама едва сдержала свою внезапно полоснувшую горло жажду там, в зимнем саду, когда капли этой крови впитывались в песок на садовой дорожке, а Элис думала, что она за ней следит. Фантазерка и мечтательница. Такие не выдерживают жизнь — она для них слишком прозаична.

Дома, в счастливый спокойный год ее беззаботной жизни, Виктория любила рисовать. Смешивать краски, подбирая оттенки для предрассветных облаков, нежно румянящихся по полупрозрачным краям, для первых лепестков пробившихся из-под снега крокусов, тающего на реке льда под весенним солнцем. И для характеров людей. А здесь, в этом чопорном староанглийском пансионе, скрывалась целая палитра. Назойливая хохотушка Джессика Стенли была карминовой, директриса Стамп — серо-стальной, доктор Каллен — холодно-бирюзовым, как арктический лед. Его ученик, красавчик Эдвард Мейсон — ярко-изумрудным, под стать своим глазам. Снежная королева Розали Хейл почему-то казалась ей нежно-малиновой, как начинка несравненных субботних кексов, ее подруга Изабелла — прозрачно-лиловой, как зацветающая сирень. Элис Брендон была берлинской лазурью. Лоран — антрацитово-черным. А сама она — титановыми белилами. Способными заглушить любой цвет, но собственного цвета не имеющими. Ведь по сути, и доставшийся ей талант обладал этими же свойствами. Она взглянула на свои закрытые темно-серой замшей перчаток руки. Одним прикосновением ее отец мог прочитать любые мысли в голове любого человека. А она могла одним прикосновением любую мысль отнять. Титановые белила. Для памяти.

Виктория остановилась на узеньком мосту, одним изящным арочным пролетом перелетавшим через измельчавший Эйвон, и задумчиво провела ладонью по влажным перилам. Она уже видела такое, видела, к чему приводит эта магия крови, пение которой завораживает вампира, как индийский гипнотизер игрой на дудочке — гремучую змею. Но впервые это происходило по ее вине. Это ведь ее след привел убийцу к ничего не подозревающим, беззащитным жертвам...

А значит, она и должна положить этому конец.

Ивы купали в холодной речной воде свои тонкие ветви, у самого берега перепархивал с места на место непоседливый дрозд, щелкая клювом, точно кастаньетой. Сойдя с моста, Виктория медленно вступила в густой, душистый и влажный сумрак леса.

Помимо порочной красоты был у нее и еще один недостаток — она была «чертовки сообразительна», как говорили подруги - скорее осуждающе, чем с одобрением. И смутные очертания плана, способного раз и навсегда избавить ее от ее вечного преследователя, уже возникли в ее голове. Хватит ли только храбрости у этой хрупкой девчушки в нем поучаствовать?..

Деревья окружили ее сумрачной колоннадой, и, дойдя до своего любимого — могучего дуба с прямыми, как солнечные лучи, ветвями, Виктория остановилась. Развязала ленту шляпы, вынула из прически черепаховые гребни и, высвободив полыхающую огненными сполохами гриву из плена золотой сетки, тряхнула головой, рассыпав по плечам извивающиеся пламенеющими змеями кудри, сняла перчатки, сбросила скромную темно-зеленую пелерину и, легко подпрыгнув, ухватилась руками за нижнюю ветку. С кошачьей ловкостью забравшись на нее, она медленно разжала руки и осторожно легла на нее спиной, откинув голову на своеобразную подушку из пышной листвы и мягкого, пружинистого мха. Она часто так делала: вспугнутая ее движением маленькая иволга, вспорхнувшая было из своего гнезда, вернулась и принялась как ни в чем ни бывало тихонько напевать свою звонкую песенку.

Лоран. Почему так происходит?.. Почему сейчас она, вместо того, чтобы блистать на балах, покорять сердца золотой парижской молодежи, быть наряженной, как куколка, и решать вопрос о цвете нового бального платья как сложнейшую в жизни дилемму, скитается по лесу, как неприкаянный дух, и строит чудовищные планы убийства?.. Пускай не человека, пусть чудовища, место которому в аду...

Должно быть, в том, что лесные дебри издавна внушали людям суеверный, но странно уважительный страх, и был свой резон, подумала она, задумчиво перебирая пальцами влажную волокнистую завесу косматого мха, спадавшую с перекрученных ветвей дуба прямо у нее над головой. Льющиеся с быстро темнеющего неба пронзительно-золотые солнечные лучи окрашиваются призрачной зеленью, проникая в лесную чащу, словно в заброшенный и грозный языческий храм сквозь полуобрушившуюся крышу древесных крон, холодно взблескивает на опаловых камнях кажущаяся густой, как ртуть, вода прыгающего на перекатах ручья, в пучках бледного света кружащие над ним крошечные мушки выглядят сверкающими волшебными искрами, сорвавшимися с рук незримой чародейки, холодными голосами перекликаются лесные птицы где-то вдалеке, таинственными привидениями колеблются зыбкие контуры плюща, и топкие болотные островки как-будто движутся, подгоняемые слабым ветром, почти видимыми дымными завитками танцующего в солнечных лучах... Это было ее любимое место: здесь словно собирались на невидимый совет какие-то иномировые силы, отголоски власти которых еще чувствуются временами на дорожных перекрестках в глухой ночи, в отдающихся глухим эхом горных ущельях или в тени менгиров Стоунхенджа — грубые, жестокие, но любящие, простые и прекрасные, как сама жизнь.

Лорен Меллори. Пропала без вести, а на деле давным-давно покоится на дне какого-нибудь пруда или гниет в земле — и никто уже не увидит ее разорванного горла и затянутых туманом ужаса глаз. Анжела Вебер. Самоубийца. Виктория невольно вздрогнула, вспомнив, как отчаянный вопль бедной девушки разорвал ночной мрак пансиона, как она невольно бросилась на этот крик по пустынному коридору, как увидела глубокий след от укуса на ее замаранной кровью руке. Как задыхалась от ужаса, готовясь вот-вот лишиться сознания, когда своим крошечным стилетом резала кожу мертвой Анжелы, скрывая за этими порезами след человеческих зубов, который никто не должен был увидеть, как дрожала от сухих рыданий, не в состоянии облегчить свой страх даже слезами — ведь ее наполовину мертвые глаза не могли плакать.

Рывком задрав многослойные бархатные юбки до колена, Виктория сбросила туфли и, вытянув стройные ноги в шелковых чулках с алыми и синими стрелками, прислонила их к нагретому солнцем необъятному стволу. Улыбнулась, представив себе, в какой ужас повергла бы своим видом засушенных блюстительниц пристойности, окружающих ее в стенах пансиона. Засмеялась, добавив свой тихий и вполне ведьминский смех к мистической симфонии звуков леса. Здесь ее никто не мог увидеть - она бывала здесь часто и ни разу ни с кем не повстречалась.

Но сегодня, видимо, был особенный день.

Быстрые шаги, звон воды, разбивающейся о ноги неожиданного путника, шорох одежды и травы, запах крови и дорогого parfume, а затем незнакомый голос — низкий и уверенный, с легкой растяжкой и незнакомым акцентом, говорящий нечто совершенно непонятное на языке, непохожем ни на один, ей известный. Повернув голову, она недоуменно взглянула на этого говорящего с самим собой сомнамбулу — ведь заметить ее он не мог — и внезапно встретилась взглядом с холодно-синими глазами этого неизвестного, устремленными на нее из-под изогнутых полей любимой американцами шляпы a-la Zorro.

Субъект из тех, тех, про которых говорят, что ни одна девушка в его обществе не может чувствовать себя в безопасности: эффектный загар и бесшабашная, чуть ли не противоестественно яркая улыбка, самоуверенность сквозит в каждой черте холеного лица и в каждом нарочито небрежном движении — почему-то именно таким ей представлялся Робин Гуд: не ледяным воплощением благородной сдержанности, а беззаботно-победительным, веселым и совершенно роковым ловеласом. С лицом таким же порочно красивым, как у нее. Вот только сама она предстала перед ним вовсе не в образе леди Мэриан... Вообще не в образе леди.

Рывком убрав с ветки неприлично оголенные ноги и натянув на них юбку, Виктория отбросила со лба вульгарно растрепавшиеся волосы и попыталась придать лицу беззаботное выражение, что впрочем, не очень ей удалось.

Минуту они разглядывали друг друга, а затем незнакомец вновь произнес что-то на том же странном языке. Виктория непонимающе нахмурилась. Незнакомец засмеялся.

- О, вижу, я ошибся, приняв вас за дриаду — вы ведь не говорите по-гречески!

Виктория принужденно улыбнулась в ответ, чувствуя себя слишком неловко под удивленно-вызывающим взглядом этого неизвестного Робина Гуда, а тот, явно ничуть не смущенный ситуацией, подчеркнуто галантным жестом протянул ей руку и сказал:

- Позволите помочь вам спуститься?

Виктория тряхнула головой, изгнав из мыслей совершенно неуместное смущение. В конце концов, она бессмертна, смертельно опасна, и к тому же дочь самого настоящего вампирского короля — происхождение вполне легендарное даже для беседы с хозяином Шервудского леса! А кто такой он?

Словно прочитав ее мысли, неизвестный вновь ослепил ее улыбкой и представился:

- Я Джеймс, Джеймс Уитердейл, прекрасная незнакомка. - Он вновь окинул ее дерзким взглядом, явно рассчитывая, что она потупит взгляд и загорится стыдливым румянцем. Но она не сделала ни того ни другого, а вместо этого ответила ему таким же взглядом и произнесла:

- Дриада.

Джеймс усмехнулся с двусмысленным кивком. Конечно, принял ее за сумасшедшую или за блудницу.

Наивный.

Все куда хуже.

- Я ищу усадьбу «Уэльские холмы», ищу весь день — и совершенно безрезультатно. Мой друг не удосужился написать адрес точнее, чем просто указать графство. Вы не подскажете мне путь? Этот лес наверняка ваши владения, прелестная нимфа, и вы знаете здесь каждую тропу! - произнес Джеймс, продолжая рассматривать ее с тем же выражением хищного восхищения, какое всегда читалось в глазах смотрящих на нее мужчин.

Виктория медленно наклонилась к нему, ухватившись руками за ветку; длинные рыжие локоны блестящей волной сплыли с ее плеча и почти коснулись его поднятого к ней лица, шелковая бахрома лиственно-зеленой юбки соскользнула, снова обнажив ее ноги, кружевной шарф, колеблемый ветром, больше не закрывал каре глубокого декольте, черная бархотка на шее вспыхнула в сумерках украшавшей ее хрустально-бриллиантовой каплей, а уж как сияют мягким и завораживающим сапфировым сиянием ее глаза, как манят ее алые губы, странно и неотразимо сочетающие в себе невинность и разврат, как соблазнительна форма ее напрягшейся груди, подчеркнутая мягчайшим бархатом платья, и какие мысли вызывает все это в голове ее дерзкого и обреченного гостя, она отлично знала.

- А не боязно спрашивать путь у дриады? Вдруг мне захочется... поиграть? - тихо спросила она и улыбнулась. Показав зубы.

Джеймс смотрел на нее с тем же привычным выражением безвольного, пьяного восторга, что и десятки других до него, и Виктория молниеносно склонилась к нему и впилась поцелуем в его губы, страстно-горячие на контрасте с ее ледяными.

Робин Гуд, старинные легенды... Опасные и прекрасные феи, уводящие смертных юношей за собой в тайную колдовскую страну и сводящие их с ума своими ласками... Она улыбнулась, не прерывая поцелуя. Есть все же некое тщеславное удовольствие в том, чтобы быть мифическим существом.

Неуловимым движением соскользнув на землю, она обвила рукой его шею и, подарив ему еще один короткий и дикий поцелуй, потянула за собой в лесную чащу.

«В Эльфланде, на ковре из мхов, под сенью ветвей орешника...»

Заворожённый её красотой, Джеймс мог лишь подчиниться — ей и собственным желаниям, которые она так умело будила в нем.

Напрасно ты, странствующий рыцарь, заговорил с колдуньей...

Лёгким движением руки она провела по его щеке, слыша, как всё чаще и чаще бьётся его сердце, как пульсирует его жизнь под ее полумертвыми пальцами.

Тьма вокруг казалась почти осязаемой, ласкала кожу, как мягкий бархат ее платья.

Марионетка.

Тусклые отблески мрачной луны делали его почти таким же бледным, как она сама, с темными, точно ночное зеркало лесной реки, полными желания глазами. Хорошенькая марионетка. Полностью принадлежащая ей.

Медленными, расчетливо-манящими движениями она скинула платье, мягкими складками колдовской темноты соскользнувшее к ее ногам, и на мгновение отстранилась, позволяя ему насладиться зрелищем ее ослепительной наготы, а затем прильнула к нему еще крепче, поймав жадным поцелуем сорвавшийся с его губ вздох. Куртка, шарф, рубашка — и наконец заманчивое тепло его кожи, быстрый ток крови под ее ладонью, тянущий поддаться инстинкту и закончить эту опасную игру прямо сейчас.

Причудливые тени от разбросанной вокруг одежды колеблются и дрожат в неверном лунном свете, пляшут, точно беснующиеся черти. Мягкий мох сминается под его головой, костлявые пальцы кустов вцепляются в волосы, и теперь в его взгляде читается отголосок страха — бессильного и суеверного. Привычного.

Одинокий рыцарь, разве не хочешь ты обладать своей чародейкой? Разве не хочешь испить до дна опасное зелье ее страсти?
Разве нет?..

Ее тихий смех защекотал его шею, и, не выдержав, он рывком повалил ее на землю, сжав ее запястья до неожиданной и желанной боли, взглянул в ее смеющиеся, дикие глаза отуманенно-безумным взором и, скользнув губами по ее холодной щеке, с неожиданной нежностью поцеловал ее в шею, под ухом, заставив невольно вскрикнуть от внезапно-острого, сладкого блаженства. И звериный порыв, вновь и вновь толкавший ее на подобное безумие, вдруг истаял, растворенный нежданной негой томящего предвкушения того, что обещала ей настойчивая мягкость его прикосновений, его скрытая невозможной и странной нежностью страсть. Не дав ей насладиться им, теперь он наслаждался ею по-своему — так медленно, дурманяще-мягко, ищуще... Так хорошо, хорошо, хорошо...

Это было ново, фантастично и... чудесно — быть соблазненной, а не соблазнительницей, отдающейся, а не берущей. Почти... любимой, а не вожделенной. Хотя бы на короткие и лживые мгновения.

Долго, неторопливо и упоенно они искали друг друга в этом пьяном тумане обманчивой любви, и вспышка ослепляющего блаженства озарила друг для друга их истинные лица, сплетя их тела спазмом исступленного экстаза, разорвав губы обессиленным стоном.

Кто из нас смертельно-дурманящий кровопийца, а кто безвольная жертва?.. Кто безвольно млеет в объятиях другого, ожидая и маня к себе свою сладкую гибель?

- Кто ты? - прошептал он, прижимая ее к себе , зачарованный этим вечным, ядовитым удовольствием — быть живым и держать в объятиях смерть.

Она улыбнулась. В тысячный раз за эту ночь ответила ему поцелуем, легонько прикусив его губу и заставив вновь загореться неутолимым, одержимым желанием.

- Виктория, - выдохнула она свое имя и свою сущность, прикрывая глаза, и, змеей скользнув по его телу, заставила его повторить это имя в задыхающемся вздохе блаженства.

Не важно, кто она — она и сама этого не знает, а он не вспомнит о ней, очнувшись на рассвете от того, что станет для него лишь сном — слишком невозможным, чтобы быть действительностью. Эльфланд исчезнет с первыми лучами солнца, рыцарь продолжит свой путь к Граалю, и чародейка должна будет его отпустить.

И он забудет.

Как многие-многие до него. И многие после.