Зловещий мрак кажущегося призрачно-зеленоватым опустевшего, мертвого сада; растрескавшийся осколок луны высоко в облаках. Ветер шумит древесными кронами, метет серую поземку песка и толкает в спину, рвет полы пальто, торопит и подгоняет, но уйти нельзя — ведь подруги совсем рядом, нельзя оставить их одних... Страх все нарастает, усиливается с каждым пронизывающим порывом, замораживает кровь... Теперь бежать уже невозможно: ужас сковал ее непроницаемой коркой льда, и никак не пошевелиться, да и поздно думать о спасении — впереди, всего в нескольких шагах возвышается беломраморной, безжизненной статуей воплощение ее кошмаров... Противоестественно прекрасный молодой мужчина со смертельной угрозой в сверкающих багрянцем глазах делает шаг, неуловимым, призрачным движением оказывается совсем рядом и смотрит на нее с жестоким любопытством, словно наслаждаясь почти убивающим ее ужасом, который внушает несмотря на свою ангельскую красоту. Его кровавый взор завораживает могильным оцепенением, и нет сил даже отвести глаза, чтобы его не видеть — в глупой детской попытке избавиться от страха, притворившись, что раз его не видно, то его и нет. Незнакомец улыбается с понимающей мягкостью и медленно и глубоко вдыхает льдистый ночной воздух, словно наслаждаясь букетом великолепного вина...
- Милая, ты пахнешь слишком уж соблазнительно, таких нельзя оставлять в живых, - тихо шепчет он, и его ледяное дыхание касается ее щеки.
Дьявольские глаза пылают во мраке прямо пред ней, и кажется, что сознание уже давно угасло, и только наведенное им страшное оцепенение не дает ее телу бесчувственно рухнуть на мерзлую землю аллеи. Она уже мертва от дикого ужаса, превратившего ее кровь в лед, но разум все отказывается потухнуть, и безумный страх все терзает ее, не давая шанса сопротивляться.
Звук быстрых шагов где-то вдалеке, но нет сил крикнуть, позвать на помощь, пошевелить хоть пальцем — слишком силен гипноз змеиного взгляда кровавых глаз этого дьявола с ангельски лицом. Внезапное ледяное прикосновение его рук, молниеносным движением распускающих ленту шляпы, тянущих черепаховый гребень из ее волос... Негромкий металлический звон разрывает ватную, глухую тишину вокруг — это падают на гравий дорожки блестящие острые шпильки. Медленными, словно ленивыми движениями он одну за другой вынимает их из ее прически и роняет на землю; их гулкий тихий звон точно отсчитывает оставшиеся ей секунды жизни. Вот последняя из них тусклой искрой исчезает в дорожной пыли, и бледный демон осторожно и любовно распускает тугой узел, стягивающий на затылке ее волосы, и, рассыпав их по ее плечам, восхищенно качает головой.
- Так куда красивее, дорогая!.. - палящий лед его губ на виске и чуть слышный шелест: - Блюдо должно нести и эстетическое удовольствие, разве не так?
Медленно и почти ласково он касается ее шеи, запрокидывает ее голову, и взгляд затягивает пелена серо-черного ночного неба. Неторопливые, дразнящие прикосновения ледяных рук этого призрака, слепящий ужас и странное смертельное томление, больное, ноющее любопытство, отвратительная физическая тяга — незнакомые и мерзкие в своей дикой невозможности ощущения.
Холодные губы касаются шеи, прижимаются к отчаянно бьющейся жилке над ключицей... Тихий вскрик ужаса и отвратительного, но необоримого блаженства, и в ответ - мягкий и недобрый смех.
- Соблазненная невинность — отличная приправа к такому славному ужину!..
Снежное веяние его дыхания заставляет задрожать от холода и страха ее губы.
- Ты хороша — так женственна и заманчиво чиста...
Бешено колотится сердце, кровь шумит в ушах, дико бьется в пылающих мерзкой жаждой губах, словно скованных мерзлым инеем холодного ужаса.
Его чудовищные глаза проникают мертвым взглядом в сердце и душу...
-Почти так же хороша, как моя Викки...
Ядовитый жар выпивающего душу поцелуя, и острое наслаждение пронзает раскаленным лезвием все тело, вырывая из груди мучительный и непристойный стон боли и блаженства.
Ледяные иглы пронзают горло, легкие скручивает спазм удушья, а в ушах все звенит и отдается гулким эхом шелестящий смех.
- Элис, Элис, Элис!!! - разноголосица перепуганных и отчаянных выкриков, и внезапно перевернувшаяся земля обрушивается на голову, сухой каменной крошкой запорошив глаза, царапая горло, все тело сотрясают удары незримого тока боли, от бьющейся на шее вены разливается парализующий огонь, в ушах слышится сухой треск невидимого пламени, и дым от этого костра заволакивает все вокруг непроглядной пеленой.
Пахнет спиртом, камфарой и солью, а надо всем этим господствует неповторимый медицинский запах, который, кажется, за один вдох способен исцелить и мертвеца. Над ней плавают почти видимые наяву слова, произнесенные незнакомым голосом — резковато-уверенным, со стальными профессиональными нотками.
- Антибиотик действует. Она спит. Думаю, худшее уже позади.
Жар и ломающая все внутри боль, терзавшая ее все это время, отступает, ослабляет свою хватку под напором струящегося в крови волшебного зелья с неромантичным названием «антибиотик», тело тонет в мягких и теплых волнах одеяла...
Синие сумерки клубятся над темной водой, кое-где разбитой зелеными пятнышками топких островков, золотыми изломами вычерчены по закатному небу контуры далеких, поросших лесом холмов. Тускло-красное солнце тонет в мутной пелене облаков, а над разрытой, покрытой глубокими шрамами землей стелется густая, зыбкая дымка, едва видимыми зеленоватыми волнами колышущаяся во влажном воздухе, и с ней вместе тянется над мертвой землей удушливый запах ужаса и смерти. Вокруг безысходность и сдавливающая виски гулкая тишина. Где-то вспыхивают и гаснут огненные вспышки, похожие на пугающий, опасный фейерверк, и их огненные искры разгораются и угасают в распахнутых навстречу этому пустому и безжизненному небу глазах — глубоких и прозрачно-голубых, как топазы. Мертвых.
- Мисс Брендон, вам лучше?
Она что-то бормочет в ответ — тяжелая, как свинец, усталость точно только усилилась от кратких минут долгожданного сна.
- Элис, Элис, ты как?
Сил нет, чтобы ответить взволнованной Белле, язык не слушается, и губы как ватные...
Серо-зеленые разводы на рукаве, размытые бурые пятна на посеревшей коже, скользкие волокна тины цепляются за белые, сведенные судорогой пальцы. На одном из них, врезаясь в окровавленную кожу, туго завязана тоненькая, намокшая и грязная ленточка, истершаяся и потускневшая от времени.
- Сестричка, ты меня слышишь?
Незнакомый молодой голос пробуждает в душе отголоски каких-то давних воспоминаний, но пытаться изловить их в кромешной тьме усталого безразличия нет никакого желания.
- Вы без марлевой повязки, мистер Мейсон! Не боитесь заразиться? - с непривычной ехидной злостью раздается голос Беллы и канет в сонную мглу.
Вокруг разливается река. Мягкий атлас прохладного течения гладит кожу, ветер колеблет зеленые кружки листиков кувшинок у мокрых столбов резного моста. Перед глазами серебряные разводы света, пляшущего под толщей воды. Солнечные лучи и солнечные волосы... Мокрый песок режет кожу, с губ льются слова и вода... Как холодно, одиноко и страшно...
Щекочуще-сухой аромат шафрана, корицы и роз вмешивается в медицинскую симфонию лекарственных запахов вместе с быстрыми французскими трелями:
- Слава богу, никаких изменений. Яд почти не попал в кровь, а та толика, что попала, видимо, перегорела во время лихорадки. Девочка не пострадала. - В красивом альте Мадемуазель звучит облегчение.
- Но яд все-таки проник в ее организм, и без последствий это не пройдет. Но какими они будут... - от голоса Виктории веет холодом.
- По крайней мере она осталась человеком, - коротко и резко говорит Мадемуазель, но ее слова едва затрагивают спящее сознание девушки, уже погружающееся в дымку очередного сновидения.
Тепло. Земля и облака сплетаются воедино, звезды тают в прозрачном воздухе, душистый ветер несет легкие, прозрачно-розовые волны запаха вереска и глициний и таинственную прохладу дыхания леса. Нежность - обессиливающая, страстная и прекрасная; тихое пламя разделенного блаженства растекается по всему телу быстрыми глотками сладкого вина. Веки тяжелеют от счастливой усталости, но закрыть глаза навстречу ускользающим мгновениям рая невозможно... И нет больше холода, одиночества и страха. Навсегда.
Ангельски-прекрасное видение растаяло в льющихся сквозь прикрытые веки мягких солнечных лучах, и Элис открыла глаза.
- Ну наконец-то! - тотчас же воскликнул Белла, вскочив со своего стоявшего у постели стула. - Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше?
- Что случилось той ночью в саду? - внезапно прервала подругу Розали, обернувшись к Элис от окна и глядя на нее с неожиданно напряженной и суровой внимательностью, и непререкаемая властность ее тона заставила девушку проигнорировать тучу обрушенных на нее Беллой восклицаний и ответить на этот строгий вопрос:
- Я не знаю...Не понимаю... Это была как галлюцинация! - тон ее непроизвольно звучал оборонительно.
- Знаешь! Это очень важно, Элис, что ты... - рассердилась Розали, но тут Белла оборвала ее, негодующе воскликнув:
- Роуз, и кто из нас Шерлок Холмс? Она только пришла в себя, а ты сразу кидаешься на нее с допросом! Как ты себя чувствуешь, Элис? Выспалась?
- Наверное, - девушке не терпелось замять тему с происшествием в саду — слишком страшно было даже вспоминать об этом, слишком уж это походило на бред, на настоящее помрачение рассудка. - Я отлично себя чувствую! - непроизвольным движением она подняла руку к лицу, чтобы заправить за ухо волосы, но пальцы ее наткнулись на пустоту. Несколько секунд с застывшим от ужаса лицом она ощупывала растрепанные, торчащие щеткой жесткие прядки, оставшиеся от красивых, блестящих водопадом растопленного шоколада пушистых кудрей, и едва сдерживала слезы, с трудом выдавив из себя просьбу принести ей зеркало.
Когда Белла, сжав губы, выполнила ее просьбу, Элис едва решилась взглянуть на себя в блестящую серебряную поверхность. Из кованой овальной рамы на нее смотрело бледное треугольное лицо с запавшими, больными глазами, туго натянутой на острых скулах мертвенно-белой кожей, узкими губами, настолько бледными, что они выделялись только формой, а не цветом, обрамленное рваными клоками стоящих дыбом волос... Зрение милостиво притушили навернувшиеся на глаза слезы. Боже, какое жалкое, нелепое и смешное зрелище!.. Неудивительно, что привлекательной ее счел только выдуманный ее больной фантазией монстр!
С глухим стуком отложив зеркало на прикроватный столик, Элис уткнулась лицом в подушку и расплакалась.