– Фух, Эдварда, подожди! Я беру тайм-аут, мне нужна передышка. Посмотри, как руки трясутся.

Белла вытянула перед собой подрагивающие ладони. Рассмеялась и сдула с лица волосы. Румянец на щеках, азартный блеск в карих глазах – она всегда была полна жизни, а сейчас эта жизнь в ней кипела, переливалась через край, и обжигающие капли, попадая мне на кожу, оставляли невидимый глазу, но глубокий след, не давали покоя. Она не давала мне покоя. Еще никогда я не был так близок к тому, чтобы пойти на поводу у того притяжения, что давно ощущалось между нами.

Мне оставалось снять с нее только лифчик и трусики – ярко желтые, с рисунком из разноцветных пончиков, – так что я милостиво согласился на перерыв.

– Так и быть, передохни. Только тебе это все равно не поможет, – усмехнулся я. – Партия будет за мной.

– Не скалься, Каллен! Может быть, не сегодня, но в другой раз я точно тебя раздену.

– Если хочешь, я могу раздеться и так, ты только скажи. Для этого не обязательно обыгрывать меня в карты. Тем более что шансов у тебя никаких.

Мы сидели на диване в кабинете и пытались скрасить ночное дежурство. Почему-то именно зимой ночи в клинике казались бесконечными и слишком тихими, будто засыпанными толстым слоем ваты. Чего, кстати, нельзя было сказать о днях. Кто-то поскальзывался на льду, провоцируя преждевременные роды и прочие осложнения; а кому-то взбредала в голову «гениальная» мысль взять лопату и почистить подъездную дорожку. Ночи же были спокойные: возможно, младенцы просто не торопились добровольно приходить в этот холодный, заснеженный мир.

Сегодня Белла имела неосторожность похвастаться быстротой своей реакции, и я предложил сыграть в одну малоизвестную карточную игру – на раздевание, чтобы было интереснее. Колода делилась поровну, каждый из игроков по очереди брал карту из своей стопки и, переворачивая ее рубашкой вверх, клал на карту, которую положил его соперник, – и так до тех пор, пока карта не оказывалась той же масти, что и предыдущая. И вот тут уже все зависело от реакции игроков. Когда карты оказывались одной масти, нужно было ударить ладонью по образовавшейся стопке. Тот, кто ударял последним, забирал всю стопку себе. У кого быстрее заканчивались карты, тот и выиграл.

Был еще только час ночи, а Белла уже осталась в лифчике и трусиках, я же расстался с кедами и одним носком – не трудно было догадаться, чья реакция оказалась лучше. Строго говоря, Белла рассталась бы и с лифчиком, если бы не сумела убедить меня, что резинка для волос тоже является частью одежды.

Несмотря на пикантную игру, наши с Беллой отношения не выходили за рамки дружбы. Во всяком случае, до сегодняшней ночи.

Она пришла к нам три месяца назад на место медсестры, ушедшей на пенсию. Оба в меру чокнутые, в меру язвительные, в меру циничные и не в меру помешанные на работе – мы быстро нашли общий язык и подружились.
С первого дня стало ясно, что меня тянет к Белле, но никаких планов на ее счет у меня не было. А иначе не стал бы я во время одного из ночных дежурств рассказывать ей про Таню и про наши с ней безуспешные попытки родить ребенка, о которых, впрочем, и так знало все отделение. Но одно дело сплетни, и совсем другое – честный, откровенный разговор о самом главном, о своих чувствах, мечтах и о страхе, что эти мечты никогда не сбудутся. И Белла, как никто другой, поняла меня.

В шестнадцать лет под давлением матери она сделала аборт, и это во многом сказалось на ее дальнейшей жизни: выбор профессии; разрыв отношений с матерью, которую она так и не смогла до конца простить; два неудачных брака и череда беременностей, закончившихся выкидышами из-за осложнений после аборта и резус конфликта.

У нас с Беллой было много общего, начиная с группы крови – второй отрицательной – и заканчивая одной и той же бедой. Если бы не чертово влечение, мы могли бы стать отличным опровержением утверждения, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. Но на деле, глядя сейчас на сексуальную Беллу в смешных трусиках, я не мог не признать, что мое желание поцеловать ее гораздо сильнее, чем желание поговорить с ней за жизнь.

Уже двенадцать лет я не целовал никого, кроме Тани.

– Ловлю тебя на слове, Каллен. Если отчаюсь обыграть тебя в карты, раздену просто так. Пусть это станет моим утешительным призом.

Белла рассмеялась и откинулась на спинку дивана. Она не смущалась полуобнаженного вида, но и не выставляла себя на показ, не флиртовала и не «продавала» себя, как обычно делают женщины, которым есть что с гордостью демонстрировать. Белла вела себя просто и естественно, точно так же, как если бы на ней было несколько слоев одежды. И этим она тоже брала меня. Всего, с потрохами.

Не женщина, а мечта, черт бы ее побрал! Ее и эти карты.

– Так не пойдет, Свон. Я и мои обнаженные причиндалы слишком хороши, чтобы стать утешительным призом. Это долбаное Гран-при!

Белла расхохоталась еще громче. Я же, словно подросток, неотрывно наблюдал за тем, как поднимается и опускается ее грудь, едва прикрытая полупрозрачным кружевом лифчика – желтого, в тон трусиков.

Какого только хрена мне пришла в голову эта идея с игрой на раздевание?!

На самом деле я играл с огнем. Хотел доказать себе, что Белла просто мой хороший друг, не более того. Вышло ровно наоборот. С другой стороны, отрицательный результат – тоже результат.

От греха подальше я перевел взгляд на стену, увешенную десятками фотографий детей: одни несмело делали первые в жизни шаги; другие с самым довольным видом сидели на трехколесном велосипеде; кто-то со всей детской любовью крепко прижимал к себе щенка; кто-то с восторженным предвкушением открывал подарки под своей первой рождественской елкой; а кто-то раздувал щеки, готовясь задуть свечи на именинном торте. Все эти фотографии мне прислали родители вместе с благодарными письмами, каждое из которых всегда начиналось с фразы: «Наверное, вы нас не помните…».

Но я помнил. Может быть, не всех, но многих из тех, чьи беременности я вел на протяжении нескольких месяцев, за чью жизнь и здоровье мне приходилось долго и упорно сражаться.

Всякий раз, когда случались плохие дни, когда терял пациентов, или мне было тяжело и муторно по личным причинам, я смотрел на эти фотографии, полные счастья, и перечитывал трогательные письма, чтобы вспомнить, кто я такой и для чего живу. Чтобы вспомнить, что за плохими днями обязательно наступят хорошие – так устроен мир.

Эти фотографии служили надежным маяком моему заблудившемуся в темной ночи кораблю, но даже они были не в силах спасите меня от искушения.

Да и хотел ли я спасаться? Что спасать, когда брак уже разрушен? Для чего спасать, когда вы с женой превратились в двух знакомых незнакомцев, живущих под одной крышей? Зачем спасаться, когда вас больше ничто не связывает: ни дети, ни совместно нажитое имущество – даже претензий друг к другу и тех нет?

Наш с Таней брак – как фотография, которая слишком долго висела на солнечной стороне. Мы и не заметили, что изображение постепенно выцвело, потускнело. На ней уже невозможно увидеть мелкие детали, как следует рассмотреть лица – мы просто знаем и помним, что и где там должно быть. Просто знаем и помним, что мы семья и любим друг друга, но не видим и не чувствуем этого.

Усталость от долгой и безуспешной борьбы, внутреннее раздражение и боль, чувство вины Тани передо мной и мои бесконечные попытки убедить жену в том, что я ни в чем ее не виню – все это разрушило фундамент наших отношений, убило между нами все чувства.

Нет, я мог сказать, что люблю Таню, она много для меня значит, но не как женщина. Однако и друзьями нас было не назвать. Все чертовски, чертовски сложно. Может быть, именно поэтому мы все еще муж и жена? А может быть, потому что трудно открыто признаться себе в том, что человек, с которым ты вместе двенадцать лет, – оказывается, не тот самый. Это как официально расписаться в том, что добрая часть твоей жизни спущена в унитаз. Да, за эти годы было много хорошего, миллион счастливых мгновений, но в сухом остатке – ровным счетом ничего. Ноль. Пустота. Разве что опыт. Но прямо сейчас опыт представлялся мне хреновым утешением.

Последний год во многом стал переломным: Таня почти перестала общаться с матерью, а еще мы решили, что больше не будем делать ЭКО. Каждый из нас с головой ушел в работу: я проводил в клинике часть выходных, задерживался после смен; Таня, будучи профессором классической литературы, стала ездить по семинарам и конференциям – мы разбежались по разным углам и зажили своими, отдельными друг от друга жизнями, иногда пересекаясь за ужином и в спальне.

Мы с Таней исчерпали наш брак, вычерпали все, до самого донышка. И Белла стала «лакмусовой бумажкой» его распада.

– О чем задумался? Явно о чем-то важном, – Белла улыбнулась, стукнув меня по носу своими картами. – У тебя такое лицо.

– Какое?

– Когда ты думаешь, ты слегка вытаращиваешь глаза и поднимаешь брови. Сначала мне казалось, что ты чему-то удивляешься, но потом, понаблюдав за тобой, поняла, что это дурацкое выражение лица означает напряженный мыслительный процесс.

– Ну знаешь ли, – возмущенно протянул я. – Все, больше никаких поблажек! Доигрываем партию прямо сейчас.

– Доигрываем!

Белла залезла на диван с ногами и встала на колени. Немного поерзала в поисках удобной позиции и наклонилась вперед. Сосредоточилась. Ее длинные густые волосы цвета спелого каштана упали вперед, наполовину скрыв лицо. Интересно, какие они на ощупь? Мягкие и шелковистые или жесткие и тяжелые?

И как только с такими отвлекающими от игры мыслями о Белле я до сих пор не лишился трусов?

Дама червей, шестерка крести, валет пик, десятка червей, туз бубни – карты мелькали перед глазами, я боялся лишний раз моргнуть и упустить момент. Наконец, на короля пик легла восьмерка пик – я накрыл внушительную гору карт ладонью. Рука Беллы ударила по моей, кажется, со всей своей возможной силой.

– Вот же черт! – вскрикнул я от боли.

– Да какой у тебя черт? – недовольно скривилась Белла, пододвигая карты к себе. – Это у меня черт. Чертова куча карт!

– Там пациентка из триста пятой надумала рожать. – В дверном проеме возникла сонная физиономия Джаспера. Но его сонливость как рукой сняло в тот же момент, как взгляд наткнулся на полуголую взлохмаченную Беллу. – В следующий раз запирайтесь хотя бы.

От его холодного голоса кожу неприятно стянули мурашки, как если бы он запустил в меня снежком.

– Мы тут в карты играли. – Белла вскочила с дивана, сгребла с пола одежду и прижала ее к груди.

– Картежники, вас в родильном ждут. – Джаспер вышел и бесшумно закрыл за собой дверь, не забыв напоследок ухмыльнуться.



– А знаешь, я даже рад за вас с Беллой, – три часа спустя вдруг выдал Джаспер.

Мы стояли в коридоре возле моего кабинета, подпирая стену. Я ждал Беллу, которая вышла покурить на пожарную лестницу, а Джаспер составлял мне компанию.

– Нечему пока радоваться. Я – это я, а Белла – это Белла. Никаких «нас» нет, – пожал я плечами.

– Да брось, пожалуйста. Все видят, как вы с первого дня нарезаете круги вокруг друг друга. Я могу ошибаться, но мне кажется, вам будет хорошо вместе. Вот только то, что ты сейчас делаешь, неправильно. Не лучше ли было бы сначала поговорить с Таней? Вы оба классные ребята, но мучите друг друга. Давно пора с этим кончать. Поговорите, разойдитесь, а потом уже переключайся на Беллу.

– Неправильно, говоришь? Да я давно уже привык к тому, что в моей жизни многое происходит неправильно. Даже хорошее. Возьми к примеру наше с Таней знакомство. Разве это было правильно? Нет. Но это неважно. Мы любили друг друга и были счастливы, значит, это все-таки было правильно. Пусть даже по итогу от этого ничего не осталось... Не знаю, как это объяснить.

– Нет, я понимаю, что ты хочешь сказать. Просто в этом мы с тобой непохожи. Меня волнуют условности, а тебя – нет.

– Да, именно так. Но я не какой-то там аморальный тип, нет. Я никогда не изменял Тане и даже не думал об этом. Хочется верить, что до недавнего времени я был для нее хорошим мужем. А сейчас… мы уже пересекли финишную черту, но с какого-то хрена продолжаем этот долбаный забег. За последние два месяца мы ни разу не занимались сексом, да и черт бы с ним, мы даже ни разу толком не разговаривали: все как-то на бегу. Да, именно! Мы бегаем друг от друга. Таня убегает, а я догоняю. Несколько раз начинал с ней разговор о нашем браке, но она всякий раз куда-то спешила, хватала пальто и вылетала из квартиры. Мне кажется, Таня боится ставить точку. Ей плохо со мной, но она все равно боится расставания, хотя и понимает, что это все, конец.

– Да уж, сам черт не разберет этих женщин.

– Она и сейчас улетела на какие-то лекции по творчеству то ли Чосера, то ли Шекспира, то ли хрен знает кого еще. На целую неделю. И я искренне надеюсь, что на одной из лекций она тоже встретит кого-то. Кого-то своего. Я хочу, чтобы у нее все было хорошо.

В конце коридора хлопнула дверь, выходившая на пожарную лестницу, нарушив предрассветную сонную тишину больницы.

– Ну ладно, я пошел. Попробую поспать хотя бы часок-другой. – Джаспер отлип от стены и посмотрел на приближавшуюся к нам Беллу. Сделал несколько шагов в противоположном направлении и обернулся. – Поговори все-таки с Таней.

– Поговорю. – Я кивнул и улыбнулся. – Как только, так сразу.

Я посмотрел на Беллу – она почти подошла ко мне. Улыбчивая и заснеженная, с раскрасневшимися щеками.

Нужно сначала поговорить с Таней… нужно… но, черт!.. Поговорю с ней, как только она вернется, а сейчас… сейчас…

– Ты не представляешь, что творится на улице. Десятое декабря, а погода самая что ни на есть рождественская: мороз и снег валит крупными хлопьями. Вот увидишь, в Рождество случится потепление и слякоть – закон подлости… Что? Ты уснул стоя и с открытыми глазами?

– Ничего. Нет… Пойдем? – Я заставил себя отвести взгляд от капелек растаявшего снега на ее ресницах и открыл перед ней дверь в кабинет.

Мы зашли. Я закрыл дверь и повернул замок – он щелкнул громко и сухо, почти как выстрел. Белла не обернулась на звук, но остановилась.

Что я делаю? Что, черт возьми, я делаю?!

В горле пересохло, и я с вожделением посмотрел на снег, все еще лежавший на плечах Беллы. Сейчас бы, как в детстве, сунуть себе пригоршню в рот.

– Белла, – позвал я.

– Да? – тихо, по-прежнему не оборачиваясь.

– Ты не подашь на меня иск за домогательство, если я скажу, что хочу тебя?

– Я подам на тебя иск за идиотизм, если ты этого не скажешь.

Но я так и не сказал этого. Вообще больше ничего не сказал.

Я обнял ее со спины и прижал к себе прямо такую: в заснеженной куртке, морозную, сладко пахнущую зимней свежестью и фруктовыми сигаретами. Резко втянул в себя воздух, привыкая к заползшему под медицинскую форму влажному холоду, и тихонько рассмеялся. Назло холоду прижал к себе Беллу еще крепче. Поцеловал в шею.

В этот момент что-то замкнуло и заискрило, ударило током. Не осталось никаких сомнений, никакой нерешительности, никакой Тани – ничего.

Только шелест скинутой на пол куртки; руки Беллы на моих плечах, на шее и спине - повсюду; вкус ее губ – теплый, с цитрусовыми нотками – на моих губах; два прерывистых дыхания, слившиеся в одно; матовая белизна ее кожи под моими нетерпеливыми пальцами; кружевной лифчик и смешные трусики, скомканные и откинутые в сторону; жаркая, приятная тяжесть Беллы на мне; ее глубина и я в ней; ее шелковистые, чуть влажные от снега волосы на моем лице; и первые рассветные лучи, утонувшие в них, высвечивая красноватые пряди. И я дышу пожаром ее волос. Я дышу ею. Я обладаю ею. В эти минуты я живу только Беллой и нашим личным космосом – заключенным в стены маленького кабинета, но все равно бескрайним и вечным.

И это правильно. Все это правильно, что бы там ни говорил Джаспер.



– Через неделю Рождество. Где будем встречать: у тебя или у меня? – я сунул ноги в кеды, пригладил волосы и только после этого отпер дверь кабинета.

Белла, колдовавшая над старенькой строптивой кофеваркой, замерла и удивленно посмотрела на меня.

– А…Таня?

– Она вчера вернулась в город, так что сегодня я с ней наконец-то поговорю. Квартира, в которой мы живем, моя, она осталась мне после родителей. А Тане я уже присмотрел небольшую, но хорошую квартиру недалеко от ее университета. Готов внести за нее первоначальный взнос хоть завтра.

– Как ты думаешь, я должна чувствовать перед ней вину за свое счастье? – Белла закусила нижнюю губу и отвернулась.

– Нет, не должна. Не тот случай, – твердо возразил я.

Я и сам не испытывал чувства вины – только облегчение. И счастье. По какой-то странной иронии судьбы я уходил к женщине, которая тоже вряд ли могла родить мне ребенка, но даже в этом я находил положительную сторону: я точно знал, что ухожу к Белле не из-за потенциальной возможности отцовства, а потому что действительно хочу быть с ней.

Я собрался подойти к Белле и обнять ее, но в этот момент дверь открылась, и в кабинет влетела Таня. Запыхавшаяся, чуть растрепанная, но счастливая. Не помню, когда в последний раз видел ее такой счастливой.

– Я беременна! – смеясь, воскликнула она. – У меня была большая задержка… В общем-то ничего необычного… Я и не думала... А сегодня утром меня стошнило, и я решила… Сделала… – Таня торопливо порылась в сумочке и вытащила электронный тест на беременность. – Вот! Десять недель, Эдвард! – она всхлипнула, и на ее глазах выступили слезы.

Я застыл, словно разучился двигаться, разучился думать. Перевел взгляд на Беллу и увидел в ее глазах, как рушится мир – только наш с ней уютный мир. Таня проследила за моим взглядом и только тут заметила, что мы не одни. Это была долбаная немая сцена из пошлой театральной постановки.

– Извините! – выпалила Белла и выскочила в коридор, громко хлопнув дверью.

– Эдвард? – рука Тани с тестом странным образом перестала дрожать. Продолжая сверлить меня напряженным взглядом, Таня медленно убрала его обратно в сумочку.

– Нужно сделать УЗИ, чтобы исключить ошибку и… патологии развития.

В тот момент во мне жило сразу два человека: один жаждал этого, годами выстраданного счастья, а второй надеялся, что все-таки произошла ошибка. И я не знал, какой из двух во мне сильнее.



Даже счастье может оказаться не вовремя и не к месту. И тогда на вкус оно кажется прогорклым, словно вышел его срок годности.

Все то время, что мы с Таней провели в клинике, делая УЗИ и сдавая анализы, я тихо ненавидел себя за эти мысли, за эти чувства и пытался реанимировать в себе настоящее счастье – то, что приходит со слезами и смехом, когда хочется кричать, танцевать и обнимать всех, кто попадется под руку.

Мы зашли в квартиру. Я представил себе, как совсем скоро в коридоре будет стоять детская коляска и понял, что настоящее счастье придет и совсем скоро. Я уже слышал его шаги – топот маленьких босых ножек по паркету. А сегодня… сегодня я слишком устал. Устал и морально, и физически.

– Эдвард. – Я обернулся. Таня сняла сапоги, но осталась стоять у входной двери, прислонившись к ней спиной. – Ты ее любишь?

– Пока не знаю, – честно ответил я, не удивляясь тому, что Таня все поняла. Наша с Беллой история только начиналась, и было еще рано делать громкие заявления о любви.

– Наверное, моя просьба очень эгоистична и унизительна, но я хочу попросить тебя, – голос Тани дрогнул. Насколько я знал жену, сейчас она едва сдерживала слезы. – Не уходи. Сейчас не уходи. Я не могу пройти через все это одна. Я хочу, чтобы ты был со мной, рядом, всегда, каждый день, пока не родится ребенок. Чтобы ты был только с нами, понимаешь? Мне страшно, Эдвард, мне до смерти страшно. А кроме тебя у нас больше никого нет. Пожалуйста, Эдвард. Пожалуйста.

– Не плачь, Таня, не надо. – Я обнял ее и погладил по спине. – Конечно, я буду с тобой все эти недели и месяцы. А как же иначе? Будем вместе ждать рождения нашего малыша. Это наше общее счастье, одно на двоих. Обустроим детскую, выберем имя… Даже решим, в какую школу он или она пойдет. Я и дальше буду помогать вам – не только деньгами, а всем, чем смогу. Всегда. Оставлю эту квартиру вам, а себе подыщу что-нибудь поменьше – теперь же надо откладывать деньги на колледж. – Я рассмеялся, и Таня рассмеялась в ответ. – Ты никогда не останешься одна, я тебе обещаю. Мы все равно семья, близкие друг другу люди. Но я хочу быть с Беллой, понимаешь? – Я отстранился от Тани, взял ее лицо в ладони и заглянул ей в глаза.

– Я все понимаю и не собираюсь удерживать тебя. Просто будь со мной эти месяцы – это все, о чем я прошу. Сказать по правде, если бы я встретила кого-то, кого смогла бы полюбить, я бы тоже ушла от тебя к нему. – Она снова улыбнулась, и я увидел, что страх начинает понемногу рассеиваться в ее темных, почти черных глазах.

– И встретишь, обязательно встретишь. Просто ты слишком хороша, а мужики побаиваются подкатывать яйца к таким женщинам. Никому не хочется лишний раз услышать отказ.

– Но ты же не побоялся.

– Так то я. Врачи самые самоуверенные люди во всем мире, чтоб ты знала. Но и мне, если помнишь, пришлось сначала нагрузиться текилой. – Я улыбнулся, поцеловал Таню в лоб и снова обнял. – Все у тебя будет лучше всех.

– Спасибо, Эдвард… Одуреть! Ты хоть понимаешь, насколько ты сам хорош, раз я благодарю тебя, несмотря на то, что ты собираешься уйти от меня к другой?! – Таня рассмеялась, а затем добавила уже серьезно: – Ты правда самый-самый. Надеюсь, что эта твоя сможет оценить тебя по достоинству.

Вот только с «этой моей» возникли проблемы. За два дня, что я не был в клинике, Белла успела уволиться. Дозвониться до нее не получалось: она внесла мой номер в черный список. Я дважды ездил к ней домой, чтобы поговорить, объяснить ситуацию и сказать, что по-прежнему хочу и собираюсь быть с ней, но мне никто не открыл. Белла отрезала мне путь к себе по всем фронтам и надежно забаррикадировалась.

Я мог проявить еще большую настойчивость и, наверное, должен был ее проявить. Возможно, именно этого ждала от меня Белла – не знаю. Но вместо этого я взял паузу, дал всем нам время, чтобы успокоиться и разобраться в своих чувствах.

Да и обещание быть с Таней до рождения ребенка я нарушать не собирался. Не имел права. Даже ради Беллы, решившей сыграть со мной в прятки.

Черт, и почему женщины так любят все усложнять?!

Предыдущая глава