1520 год был встречен небывалым событием – Первый из Трех, Рафаэль Санти, выставлял лучшие свои работы в Риме. Выставка проходила людно, обсуждалась бурно и обрела большую популярность. Кроме обычного мещанского любопытства людей гнал туда первый пряный дух Возрождения, который пьянил слабые средневековые умы вольностью мыслей и свободой их представления. Кто до него мог изобразить вечный образ Мадонны в такой противоречивой форме? Как в Святой Женщине могут уживаться человеческая простота и любовь к своему чаду и столь небесная глубина взгляда и невероятное благородство движений и осанки? Рафаэлевский оксюморон ввел в культурный шок итальянское общество от верхов и до самых низов, и не будь оно насквозь пропитанным ароматными веяниями вольнодумного двора и далекими отголосками древнеримского искусства, то не сносить бы головы дерзкому художнику. Но обстоятельства сложились весьма благоприятно, и молодой художник, скульптор и архитектор затмил две огромные звезды своего века – Микеланджело Буонаротти и Леонардо да Винчи, став третьим столпом, поддерживающим небосвод искусства эпохи Возрождения. Римская публика жаждала поглазеть не только на бесценные произведения живописи, но и на самого «вечного везунчика». Жаждала на него поглазеть и иная знать.
В этот день было особенно многолюдно: Рафаэль вышел в свет, едва оторвавшись от напряженной работы. Он не мог пропустить чествования с дарами венецианских купцов в его адрес: гордыня являлась неизбежной составляющей его личности, его дар и его проклятье, она была для него музой и демоном, благодаря ей он писал своих мадонн, словно прося покаяния за грехи, совершенные из-за неё же. Сложный характер, сложный внутренний мир художника был обусловлен непомерной его гордостью. За неё он приговорил себя к смерти.
Ближе к вечеру, когда ажиотаж начал спадать: публика пресытилась зрелищем и спешила разойтись по трактирам, чтобы обсудить на все лады увиденное сегодня, сотни раз истолковать каждое его движение, взгляд, вздох, пожатие плеч, - любую мелочь, так вот, ближе к вечеру среди картин Рафаэль заметил статную фигуру в капюшоне, слишком хрупкую для такого тяжелого плаща.
Незнакомка (без сомнений, это была женщина), мельком разглядывая картины, постепенно приближалась к Рафаэлю. Он застыл, сердце его оборвалось, а затем с удвоенной силой забухало, но к его стуку добавилась мелкая, дребезжащая дрожь. Не выдержав, художник сам двинулся навстречу одинокой фигуре. Её лицо оставалось в глубокой тени. Рафаэль, прищурившись, поприветствовал её:
- Приятного вечера, сеньорина.
Женщина, словно только очнулась ото сна, непонимающе поглядела на живописца и откинула капюшон. Лицо Рафаэля вытянулось, глаза, от природы большие и наблюдательные, теперь стали настоящими чайными блюдечками: он был до острой боли в сердце поражен красотой девушки. Удивительно прозрачная кожа бледна, но её белизна отливала прелестным розоватым перламутром, светилась изнутри в тени капюшона и сияла глубиной чистейшего льда там, где на неё попадал рассеянный сумеречный свет.
Взгляд художника не мог насытиться совершеннейшими чертами, жадно рассматривал малейшие детали, скользил, тщась запомнить весь её лик в подробностях.
- Как Вас зовут, Прекрасная? – наконец осилил фразу Рафаэль.
- Афенодора, - коротко представилась девушка, и его голос ласково прозвенел в его ушах чистейшей музыкой. Художник зачарованно повторил:
- Афенодора…
А затем, торопливо глотая слова, словно боясь, что видение испарится, предложил:
- Будьте моей Мадонной, - и робко заглянул в глаза.
Цвет их вспышкой поразил поразил Рафаэля: черная бездна разверзлась в них. Художник испуганно вздрогнул.
Афенодора, задумавшись, перевела взгляд на картину, где одухотворенная своим счастьем Мадонна с нежностью глядела на младенца. Глаза девушки наполнились тоской, расплескавшейся вскоре по всему лицу: головка угрюмо опустилась, блеск глаз потушила невидимая пелена, а розоватое сияние на щеках посерело. Уныние длилось секунду, никак не больше, и прошло так же скоро, как и началось.
- Я навещу Вас. Сегодня ночью, - прибавила красавица.
Рафаэль смешался, смутился на минуту от такой вольности, глядя в пол. А когда поднял глаза – прекрасный образ исчез, как и не было.
Остаток дня прошел будто во сне. Рафаэль не мог ни есть, ни пить, ни говорить, а лишь думал, думал о таинственной незнакомке, вспоминая её образ, пробуя воссоздать его в мыслях… Но тщетно. Ценою огромного напряжения нарисовалось в сознании детальное воспоминание, но и оно казалось легким отпечатком настоящего лика. Это мучило Творца, не давало ему взять кисть и самому пойти навстречу ангелоподобной богине, нарисовав её образ на полотне.
В метаниях прошел скомканный вечер, художник рано ушел в свои покои. Ему не оставалось ничего, кроме ожидания. Неестественно ровно – с прямой спиной и сведенными лопатками – Рафаэль сидел в кресле, бездумно уставившись на оборку балдахина постели.
Около полуночи мужчина почувствовал на себе взгляд. Ничто не выдало её присутствия: ни шорох подола, ни шум дыхания, а лишь тяжеловесность черного взгляда.
- Вы пришли, - глухо проговорил Рафаэль.
- Вы творите прекрасных Мадонн. Вы Творец.
Художник терпеливо ждал продолжения.
- Вы мне сделали предложения. Я подумала. И я согласна.
Но Рафаэль отчего-то не спешил радоваться. Взгляд, полный черной глубины, комкал эту радость, заталкивая обратно, гася даже крохотные веселые искорки, пытавшиеся пробиться сквозь внезапную влажность глаз.
- Я хочу твою жизнь взамен. Твою жизнь, Творец.
Рафаэль замер в изумлении, но холодный шепоток в его голове кричал, что он не ослышался, предупреждая о большой опасности. Он вопил, вопил не переставая: “Зачем тебе это, Рафаэль? В свои тридцать семь ты достиг всего, чего только можно пожелать – любимая работа, уютный дом, желанная любовница, почет и уважение всего света! Опомнись, Рафаэль! Твой внутренний демон – гордыня – хорошо прикормлен и почти приручен, ты не должен идти у него на поводу! Ты не можешь погубить себя, лишить мир своего дара, в конце концов, ради одной-единственной потехи во благо своей гордости! Ты должен немного отступить… Отступить от своих принципов… Наплевать на самолюбие. Наплевать на внутренний зов… Закрыть глаза на позывы души, на требования подсознания, на стремления высокого искусства в себе. Сохранить бренное тело, погубив вечную душу. Нет. Ведь я… ”
- Я Творец. Я согласен.
Афенодора лишь кивнула и приняла подходящую позу.
Творец работал всю ночь, работал так, как никогда прежде, не покладая кисти и не отводя напряженного взгляда от умиротворенного образа своей последней Мадонны.
А утром Рафаэль умер, как и подобает настоящему Творцу – от рук своего же Творения и в тот же день, что и родился. От его последних трудов осталось два напоминания: образ Мадонны, прекраснейший, совершеннейший из тех, что родились в этом мире, на сером камне стены в высокой башне Вольтури да, как поговаривали после его смерти, “божьим промыслом”, невесть когда и как выгравированная эпитафия на его надгробном камне:
“Здесь покоится Рафаэль, при жизни которого природа боялась быть побежденной. А после его смерти она боялась умереть”.