Не могу сказать, что я так уж люблю получать письма. Но в тот миг, когда я увидела на дожидающемся возле мой тарелки конверте этот знакомый размашистый почерк, широкие строки которого, заметно загибаясь вверх, складывались в мое имя и адрес, я удивилась, как же раньше мне удавалось жить без этой наивной радости и счастливого предвкушения, переполнивших меня, когда я с несолидным нетерпением разрывала этот конверт. Каково же было мое удивление, когда из него выпала визитная карточка моей модистки! Ничего не понимая, я еще раз заглянула в конверт и вытащила прежде не замеченную мною коротенькую записку:

«Вы уехали и не оставили мне ни адреса, ни шанса его раздобыть, но по счастливой случайности у меня в заложниках остался ваш шарф! Сестра сказала, что видела нечто подобное в одной-единственной лондонской витрине. Я отыскал эту витрину, а вместе с ней — и вашу модистку, и от нее узнал ваш адрес. Простите мне подобную наглость — у меня ведь просто не было выбора!»

А ниже был написан оксфордский адрес. И его имя.

Тем вечером я впервые написала письмо — настоящее письмо, длинное и подробное, а не обычные свои кокетливые записочки или короткие, ленивые отчеты отцу о своей хайвудской жизни. И снова главным моим чувством, когда моя ручка носилась по бумаге с такой скоростью, что обычно аккуратный почерк превратился в форменное безобразие, было это необыкновенное счастливое удивление — оттого, что я, прежде часами вымучивавшая из себя пару строк ко дню рождения тетушки и зевавшая при одной мысли о необходимости рассылать приглашения на традиционный летний маскарад, за четверть часа исписала три листа...

Так завязалась наша переписка. И каждый раз, когда, сидя в мамином кабинете за покрытым аккуратными стопками бумаг и хозяйственных книг бюро и делая вид, что занимаюсь делами усадьбы, которые на самом деле лежали совсем заброшенными и забытыми, я писала свои письма, мне казалось, что обшитые резным дубом стены вокруг меня тают, уступая место необъятным просторам ротонды Радклифа в радужном многоцветии витражей, и напротив меня, по другую сторону стола, опираясь локтями о столешницу и так мило склонив голову набок, сидит Эммет и терпеливо ждет, пока я передвину к нему через стол свое послание — как тогда, в библиотеке. Так шли дни и недели, пока однажды утром в волшебный поток нашей переписки не вмешалось одно-единственное иное письмо.

Мне был не знаком адрес, почерк, марки — все, кроме имени отправителя.

Ройс Кинг.

Почему-то первым моим чувством, когда я прочитала эти короткие два слова, был испуг. Панический и совсем детский — как будто самим своим письмом он поймал меня на хулиганстве или на чем-то тайном и слишком сокровенном... Справившись с собой и подавив внезапной желание швырнуть конверт в камин, я вскрыла его и развернула письмо.

Изысканно и очень красиво мистер Кинг сообщал, что деловое поручение отца посылает его на берега Британии, и просил позволения нанести мне визит, чтобы иметь возможность наконец встретиться с «той, о которой слышал столь много».

Мне очень, очень хотелось отказаться. Или не ответить ничего, как не отвечала я на письма большинства своих поклонников. Но он не был поклонником. Он был незнакомцем. И мог оказаться моей судьбой.

Разве могла я отказаться?

Все то время, что у меня гостили Белла и Элис, я еще справлялась с собой и почти не волновалась. Но когда сначала письмо мистера Свона, а затем и официальное уведомление от директрисы сообщили нам об окончании наших долгих каникул, и подруги уехали, а я осталась, чтобы помочь приболевшему отцу с делами, я просто не знала, что же мне сделать, чтобы хоть на секунду прекратить бояться... Провожая их на веранде усадьбы, я чувствовала, что вот-вот расплачусь: почему они бросают меня именно сейчас, когда больше всего на свете я боюсь остаться одна, наедине со своими мыслями и своим будущим? А несколько дней спустя, пожелав мне доброго утра, отец сказал, что вечером у нас будут гости, и среди прочих — мистер Кинг.

Наверное, никогда в жизни я так не нервничала, как тем вечером. Я даже не знала, что волнение вообще может быть настолько сильным. Я едва смогла вдеть в уши серьги — так у меня дрожали руки. И готова была просить Энни принести мне нюхательную соль — хотя всегда гордилась тем, что еще ни разу не упала в обморок, как бы туго ни был затянут мой корсет! - когда поднявшийся ко мне отец с видом заговорщика доложил, что мистер Ройс Кинг — мой принц, мой рыцарь, мой... — прибыл. Наконец-то. Стоя на лестнице и вцепившись побелевшими пальцами в полированное дерево перил, я почти хотела, чтобы он по-прежнему был в Бостоне, в своем роскошном особняке, и мили океанских волн отделяли меня от необходимости спуститься по ступеням, войти в салон и впервые его увидеть...

Глубоко вдохнув, я сделала шаг, едва не подвернув ногу в новенькой туфле на, должно быть, слишком высоком каблуке, затем еще один, и еще... Я перемерила все свои платья, прежде чем все-таки смогла выбрать то, что теперь серебристо-серыми шифоновыми складками струилось по моей фигуре. Я три раза переделала прическу. Но еще ни разу в жизни я не была менее уверена в себе. Или даже не в себе, а... В том, что хочу быть уверенной. Я отчаянно надеялась и столь же отчаянно боялась. Вдруг он мне не понравится? А вдруг понравится? И хочу ли я сама понравиться ему? Ох, Господи, почему же так страшно?..

Не помня себя, я сошла с лестницы и на подгибающихся ногах вступила в гостиную.

- ...хотя не то чтобы в Чарльстоне было лучше! - услышала я незнакомый голос с манерной американской растяжкой, уверенный и чуточку снисходительный, и, услышав мои шаги, обладатель этого голоса обернулся к двери.

Он был очень красив: мой нервный и внимательный взгляд разом охватил его надменно-утонченное лицо, холодные темно-серые глаза, гордую посадку головы, безупречную осанку и фигуру, подчеркнутую щегольским черным костюмом. Встретившись со мной глазами, он улыбнулся — самоуверенной, но слишком искренней, чтобы вызвать раздражение, улыбкой, и белоснежная полоска зубов придала его загорелому лицу что-то дерзкое — а затем подошел ко мне и, мимолетно поцеловав мою безвольно протянутую руку, заговорил:

- Вы, несомненно, прекрасная Розали? Я Ройс Кинг, как вы, возможно, уже знаете, - он вновь улыбнулся, а я, слегка покоробленная фамильярностью его тона, только кивнула в ответ, словно забыв обо всем своем кокетливом арсенале, которым полагалось пользоваться в момент знакомства. О, если бы только я не знала, что он может стать моим женихом, если бы только он был заурядным гостем, о котором я ничего не слышала до его приезда и от знакомства с которым ничего не ждала!

Впрочем, Ройс очень быстро развеял мое смущенное оцепенение. Он искромётно шутил, осыпал меня безупречно тонкими комплиментами, вел непринужденную беседу с такой легкостью, что мне не было никакой нужды следить за ее ходом, и через четверть часа я, словно загипнотизированная его безукоризненной светскостью и галантной обходительностью, забыла о своих невнятных страхах и весело смеялась, улыбалась, болтала и даже разок кокетливо коснулась сложенным веером его плеча. Мы сидели рядом за столом, и он зажигательно и мило рассказывал мне о своей жизни в Америке и с приятным вниманием расспрашивал меня о моих увлечениях, друзьях, интересах... Потом были танцы, и я самозабвенно кружилась по залу в его объятиях, потеряв счет времени и чувствуя себя словно немножко пьяной... А затем гости начали разъезжаться, и он, околдовывая меня горящим взором темных глаз, пригласил меня завтра на пикник и, получив мое почти неосознанное согласие, неожиданно наклонился и коснулся почти неощутимым поцелуем моей щеки. А затем, окинув меня на прощание долгим взглядом, показавшимся мне одновременно приятным и оскорбительным, ушел.

Я поднялась в свою комнату, чувствуя себя как в лихорадке — сердце отчаянно колотится, лицо и руки горят, все тело сотрясает легкая дрожь. Ройс Кинг оказался таким, каким я только могла мечтать — красивым, уверенным, обходительным, аристократичным... Но почему-то это не успокоило меня, а лишь заставило волноваться еще сильнее.

На следующее утро, встав спозаранку, я вновь переворошила весь свой гардероб, подбирая наряд и раскидав отвергнутые туалеты по креслам и кровати. Одно платье казалось слишком простым, другое — слишком вычурным, третье не подходило по погоде, четвертое было слишком открытым, пятое — наоборот, слишком скромным и каким-то монашеским... В конце концов я остановила свой выбор на сапфирово-синей амазонке — идея предстать пред Ройсом в облике свободолюбивой и бесстрашной наездницы очень мне понравилась, я надеялась, что таким образом смогу защититься от того магнетического воздействия, которое он на меня оказывал, заставляя меня чувствовать себя слишком слабой и беспомощной. Слишком женщиной.

Ровно в десять часов появился и он сам — в безукоризненно сидящем костюме для верховой езды и модной фетровой шляпе, с огромным букетом белоснежных роз, который вручил мне с изысканным комплиментом, заставившим меня зардеться от удовольствия.

На пикнике мы снова много говорили и много смеялись, играли в крикет и бридж и даже устроили маленькие скачки по дорожкам окрестного парка, в которых я выиграла и в качестве награды получила право на исполнение любого моего желания. Крутя в руках свою сорванную ветром шляпку и смущенно опустив глаза, я раздумывала, чего бы пожелать, как вдруг Ройс, протянув руку, заправил мне за ухо выбившийся из прически локон и негромко произнес:

- Как жаль, что мне не повезло — окажись я на вашем месте, я знал бы, чего пожелать!

От его электризующего прикосновения меня бросило в дрожь, и я, смущенная, взволнованная и испуганная, глупо захлопав ресницами, спросила:

- И чего бы вы пожелали?

Он улыбнулся, не отрывая взгляд от моего лица.

- Ваш поцелуй.

Я отлично знала, что он скажет именно это, но все равно напряженно-мягкое звучание его чувственного голоса заставило меня мучительно вспыхнуть и затрепетать от странного и нежеланного предвкушения. Я не хочу его целовать. Или хочу?.. Да что же со мной происходит?! Я была словно в казино — и хотела, и боялась поставить все на одну-единственную цифру, а голос крупье неумолимо поторапливает меня, и времени решиться уже не остается.

Улыбнувшись пересохшими губами, я пролепетала в ответ:

- Что ж, может быть, в следующий раз вам и повезет! - но мой голос прозвучал не кокетливо-победительно, как полагалось бы произнести подобную фразу, а неуверенно и почти испуганно.

Ройс снова улыбнулся, на это раз с еще большей самоуверенностью, словно вполне удовлетворенный моей реакцией.

- О, я буду очень надеяться.

И мы вернулись к остальным участникам пикника, уже разбившимся на команды для игры в крикет.

На следующий день я получила от Ройса еще один впечатляющий букет, но сам он не явился, и я до вечера просидела как на иголках, недоумевая, почему же он не пришел. Неужели я оттолкнула его своим глупым ребячеством? И огорчает ли меня это или скорее приносит какое-то радостное облегчение?

Еще через день с очередным букетом я получила приглашение на театральную премьеру на этот вечер, и снова до головной боли раздумывала о наряде и перебирала свои туалеты, выбирая что-нибудь подходящее и изо всех сил подавляя в себе желание надеть строгое черное платье с длинным рукавом и высоким, закрывающим всю шею воротником и скрыться в этих доспехах от того неуловимого, но будоражащего кровь чувства, которое он заставлял меня испытывать в его присутствии. Разозлившись на свою трусливую глупость, я надела самое открытое и, пожалуй, самое впечатляющее из всех своих платьев — струящиеся облака бледно-розового, почти сливающегося с цветом кожи шифона, осыпанного искорками словно невзначай разбросанного по ткани горного хрусталя, с невообразимо облегающим лифом, декольтированным так глубоко, что это граничило с вульгарностью — именно из-за своей революционной дерзости это платье так мне нравилось и именно поэтому, назло недовольным восклицаниям отца, я все-таки купила его за совершенно баснословные деньги, но так ни разу и не решилась надеть. До сегодняшнего дня.

Ровно в семь дворецкий доложил о приходе мистера Кинга, и я, сопровождаемая удивленным и не слишком довольным взглядом отца, спустилась в холл и предстала перед Ройсом. Словно оглушенный, он скользнул по моей затянутой в атлас и шифон фигуре и взволнованному лицу таким взглядом, что я почувствовала, как сердце бешено заколотилось где-то в горле от отчаянного страха и горделивой уверенности в собственной неотразимости и женственности. Ни один из моих поклонников не будил во мне таких чувств — этого ноющего волнения и сладкого жара в груди, ни один не заставлял ощутить себя настолько... желанной.

- Вы... божественны, Розали, - чуть хрипловато произнес он, и как всегда одна его короткая фраза прозвучала для меня куда значительнее, чем бесконечное пустозвонство всех прочих молодых людей.

Пьеса была изумительна, на последнем акте я не могла сдержать слез, глядя на страдания измученной безответной любовью героини, но дело было не столько в выдающейся игре актрисы, сколько в моем собственном волнении, возраставшем с каждой минутой — ведь Ройс, совсем забыв о сцене, смотрел только на меня, и я почти физически чувствовала, как вспыхивает под его взглядом моя кожа. Потрясенная этими прежде незнакомыми мне чувствами, я уже почти жалела, что надела это платье, что убрала волосы в такую высокую прическу, открывающую шею, еще подчеркнутую немыслимым вырезом, что не взяла с собой шарф или шаль, чтобы прикрыть полуобнаженные плечи и грудь...

После спектакля Ройс отвез меня домой, и на ступенях веранды я остановилась, чтобы попрощаться с ним.

- Спасибо, Ройс, я чудесно провела время, - произнесла я эту дежурную фразу, на этот раз чувствуя, что минувшие часы в его обществе вполне заслуживают подобного определения.

Он засмеялся в ответ.

- О, это я должен благодарить тебя за каждый миг, проведенный с тобой, - негромко и страстно произнес он.

Я замерла под его взглядом, словно завороженная змеей птичка, и он, взяв мое лицо в ладони, медленно наклонился ко мне... Я закрыла глаза и невольно потянулась к нему губами, захваченная и оглушенная одной-единственной мыслью: мой первый поцелуй, самый первый поцелуй в моей жизни — каким он будет, что я почувствую? Будет ли это так волшебно и прекрасно, как пишут в романах и стихах? Это детское любопытство было главным моим чувством. И Ройс, словно угадав это, тихо засмеялся и, проведя по моим губам кончиками пальцев, прошептал:

- Я ведь пока не выиграл у тебя права на одно желание!..

С этими словами он мимолетно поцеловал меня в щеку и исчез в ночном мраке сада, а я осталась на веранде, охваченная стыдом, разочарованием и каким-то ноющим нетерпением. Ни один поцелуй — даже самый страстный — не заставил бы мое сердце биться чаще, чем это внезапное исчезновение и его почти оскорбительная проницательность. И он наверняка об этом знал. И это было возмутительно. Но странно приятно.

Все следующее утро я — болезненно взволнованная и напряженная — просидела в гостиной как на иголках, ожидая, что же сегодня принесет мне почта... От Ройса не было ни слова, но на одном из принесенных мне Энни конвертов я увидела почерк Эммета. Конечно. Ровно неделю наши письма летели через всю страну и ровно неделю назад, перед самым появлением Ройса Кинга на пороге моего дома и моей жизни, я отправила свое последнее письмо. Поднявшись в свою комнату, я медленно и словно нехотя открыла конверт и пробежала взглядом по строкам. Прежде я, едва дочитав, бросалась к столу и писала ответ, отправляя его в тот же день. А сегодня я не могла заставить себя написать ни строчки. Я несколько раз пыталась начать и, написав несколько слов, сминала бумагу и бездумно отбрасывала в угол стола. В конце концов я пообещала себе, что напишу ответ вечером. Вечером я пообещала, что напишу его завтра. А на следующий день Ройс совсем закружил мне голову своими рассказами о фантастической новой постановке «Адриенны Лекуврер» и умчал меня в Лондон, на эту премьеру. В столице мы оставались еще несколько дней, и бесконечные прогулки, пикники в Гайд-парке, французские рестораны и вечера в театрах и операх своей ослепляющей круговертью заслонили от меня оставшиеся в моей спальне разрозненные листки письма, так и оставшегося без ответа.

Когда я, наконец, вернулась, в кабинете меня уже ожидали планы рассадки гостей, десяток вариантов меню и примерные сметы расходов — ежегодная бумажная рутина, предварявшая грандиозный маскарадный бал, каждое лето устраиваемый моим отцом, и я с головой погрузилась в эти приготовления. Эскизы маскарадного наряда и долгая переписка с модисткой, споры с экономкой по поводу перечня соусов, выбор музыки и украшений — с самого утра и до позднего вечера я была занята всем этим и, добираясь наконец до постели, спала как убитая.

Наконец меню было утверждено, из Лондона доставили огромную коробку, где среди слоев фиалковой папиросной бумаги мерцали атласные складки и серебряная вышивка моего костюма, цветочные композиции для бального зала и столовой были подобраны и составлены, а сами эти комнаты были роскошно украшены и готовы принять десятки блистательных гостей.

Маскарад был чудесен. Позднее все приглашенные говорили, что в этот раз он удался даже лучше, чем в прежние годы, когда его организацией занималась моя мама: этого сказочного великолепия, достойного бала во дворце какого-нибудь мифического короля, фантастической атмосферы творящегося наяву волшебства, танцев до зари под упоительные звуки чудесной музыки, фейерверков, расцвечивающих медленно светлеющее небо своими неземными огнями, мне не забыть никогда!

Разумеется, Ройс был среди гостей, которых я встречала у дверей под руку с отцом. Я не знаю, просто ли он угадал, или Энни все ему разболтала, но он, как и я , никого из себя не изображал и был в простом вечернем костюме, дополненном бархатной полумаской. Но выглядел поразительно загадочно и непередаваемо притягательно. И я, позабыв о правилах гостеприимства, почти все танцы отдала одному ему, он сопровождал меня к столу, с ним мы гуляли по ночным яблоневым аллеям, среди украшенных гирляндами разноцветных фонариков деревьев...

Следующим утром (вернее, уже днем, далеко после полудня) я проснулась со странным, волнующим ощущением, что сегодня должно произойти нечто особенное. И оно произошло.

Присланный за мной автомобиль доставил меня, замирающую от непонятного предвкушения, к дверям шикарного ресторана Риц на мерцающей вечерними огнями Пикадилли, безукоризненный швейцар сопроводил меня в блистающий роскошью ало-золотой зал... И Ройс, подняв бокал восхитительного винтажного шампанского, произнес тост за то, что счастливые проблемы с кредиторами привели его в Англию, на встречу со мной... А затем в мягком свете антикварных канделябров рассыпался хрустальными искрами украшавший восхитительно прекрасное кольцо бриллиант, и мягкий голос моего визави произнес такую короткую и самую волшебную фразу на свете:

- Розали, ты выйдешь за меня?

Пожалуй, только когда он сказал эти слова, я поняла, как же хотела их услышать! Где-то на краю сознания одно мгновение дрожала какая-то отчаянная и страшная мысль: а хотела ли я услышать их от него? Но этот глупый внутренний голосок тотчас же угас в дурманящем тумане воплощенной в жизнь мечты, и я будто со стороны услышала собственный голос:

- Да! Да, конечно!

Поздно вечером, вернувшись домой, я неуверенно вошла в свою комнату, чувствуя себя в ней странно чужой и неуместной: здесь я прожила всю свою жизнь, но всего три часа назад эта жизнь завершилась. Я стала другой. И теперь, скользя взглядом по дверцам гардеробной, по резным завиткам вокруг овального зеркала трюмо, по голубому шелковому покрывалу на постели, я чувствовала себя в гостях. У собственного прошлого.

Мой взгляд зацепился за белое пятно бумажных листов на подоконнике, возле вазы с очередным подаренным Ройсом букетом. То самое письмо, на которое я так и не ответила.

Подойдя к окну, я пробежала глазами по уже выученным наизусть строкам. Взяла со стола листок бумаги и ручку и, присев на край кровати, медленно вывела: «Дорогой Эммет». Кольцо на моем пальце холодно сверкнуло в бледном лунном сиянии. Листок чуть дрогнул и, выскользнув из моей руки, упал на пол, в густую тень тяжелого полога. Дорогой Эммет... Мне больше нечего тебе написать.