– Мне очень сложно понять тебя – даже не столько из-за того, что я не особенно ценю не только человеческую жизнь, но и жизнь другого бессмертного, а из-за твоего отношения к некоторым вещам. Определённая доля легкомыслия тебе бы не помешала. – Фыркнула. Он поднял палец, призывая меня к молчанию. – Однако мне жаль, что тебе пришлось пройти через подобное. Это действительно высокая цена.

– Проклятая… – произнеся противное правдивое слово, я невольно подумала, кого я пытаюсь убедить. В конце концов, происходящее было до нелепости странным, и Деметрий вёл себя не оправдывая моих ожиданий. Мерзкий голосок – а хотелось бы, чтобы оправдывал? – не давал покоя, и я не пыталась разобраться в себе. Не сейчас.

– Может быть, но проклятье переживать легче, когда его тяжесть есть с кем разделить.

– Чуть не убила тебя…

– И, кажется, других?

Кивнула. Эмоциональное равновесие важная составляющая самоконтроля – я не могу позволить себе всплески сильных чувств; сгусток света во мне чувствительно реагировал на малейшее колебание настроения. Деметрий наклонился ко мне, заставив меня замереть, и заговорчески прошептал в самое ухо:

– От некоторых я не прочь избавиться.

– Ей-богу, я тебя сейчас ударю.

– Я чувствую себя виноватым, – мягко-мягко, как прикосновение сорвавшегося листа к земле. – Такое случается со мной крайне редко, – он осёкся, словно его кто-то перебил. Прислушивался? Низкое свистящее шипение – ищейка неподвижно застыл, смотря на стену. Повисла вязкая неловкая тишина, одинаково неуютная для нас обоих – слова не шли на язык. – Мне очень жаль… Чёрт возьми, я не думал, что мне когда-нибудь придётся извиняться за поцелуй, – тон его стал серьёзным и почти сердитым. Я удивлённо подняла брови. Он, кажется, был смущён и от этого казался вполне понятным – не бессмертным, могущественным существом другого вида, а всего лишь мужчиной. Тоже, может быть, созданием с другой планеты, но достаточно привычным. Я вскинула голову, застигнутая врасплох собственными мыслями. – Ты такая… хорошенькая, и я забылся, да и в некоторые мои расчёты закралась досадная ошибка, – нехотя, растягивая слова. – Ты примешь мои извинения, Линнет?

– Нет.

– Нет?! Какого Дьявола, позволь мне узнать.

– Друзей не целуют.

– Ты слишком категорична. Я бы мог привести добрую сотню примеров, когда друзей не только целовали, – он говорил с серьёзнейшим видом, словно учитель, объясняющий какой-то исторический факт.

– Со своим участием? – не удержалась я.

Выражение лица Деметрия стало притворно-задумчивым, он забарабанил пальцами по подбородку.

– Если ты хочешь, но, боюсь, я не наберу должного количества образцов. В меня предпочитают влюбляться, а не дружить.

– Весьма самодовольно, не находишь?

– Если только самую малость. – Он, заложив руки за голову, привалился к креслу, чуть потянувшись. Мне стало интересно, могло ли ему быть неудобно. – Так что же, я поставил под угрозу нашу дружбу? – Алые глаза, в упор разглядывавшие меня, были глубоки, проницательны и в то же время изменчивы, словно дым над костром.

– Наверное, нет.

Деметрий какое-то время молча смотрел на меня, чуточку прищурившись, – так наблюдает, наверное, полусонная пантера за мышью, – а затем стал задумчиво накручивать на палец прядь моих волос. Он меня принимал. Только из каких соображений и для чего? Я опустила взгляд, раздумывая о том, имею ли право проявить любопытство.

– Почему я в твоей комнате? – Оттянуть время. Я знала ответ. Сомнения грызли кости, и решительность, которой и так было немного, вовсе исчезла. Мне хотелось только попробовать. Проверить его слова, заявляла я себе не слишком убедительно. Моё желание.

– Стратегический ход.

– Очередная ловушка.

– Силки для пташки, – кивок и усмешка.

– Кажется, сегодня я ещё не называла тебя невыносимым. И даже не думала о тебе, как о вызывающем раздражение.

– О, так ты думаешь обо мне? И… – Деметрий хотел сказать что-то ещё, но замолк на полуслове: моя рука была прижата к его горлу. Кожа к коже. Я не смогла скрыть дрожи, да и не попыталась этого сделать – меня переполняло волнение, но сейчас для вампира не было опасности. Прохлада была вполне приятной, он не был гладким, как могло казаться – скорее покров тела походил на тончайшей выделки замшу, натянутую на жёсткое основание. Пальцы чуть шевельнулись. Я нашла забавным, что под подбородком, где кожа была наиболее мягкой, чувствовалась колкая, едва заметная щетина. Ни неровностей, ни пор. Я прикрыла глаза, прислушиваясь к размеренному течению жизни в нём – своего рода пульс, но более глубинный и всепоглощающий; ощущение завораживало – сама его сущность, главная составляющая дрожала в моих ладонях. Он мало чем с этой точки зрения отличался от людей или нас – такая же хрупкая, мерцающая, словно огонёк, душа. Свет, угасающая искра, вспыхнула пламенем – я знала, кто передо мной, чувствовала смерть, въевшуюся в самые кости, и кровь, переполнявшую каждую клетку, но моя природа не отвергала его. Он не был чуждым и даже противоположным. Для осознания важнейшего факта понадобилось всего несколько секунд. Мне рассказывали сказки.

То, о чём настойчиво твердило мне первое смертельное прикосновение в Париже. Не абстракция – реальность во всей её неприглядной красоте.

Как теперь быть? Картина мира не рассыпалась, но изменила цвета; нити прошлого, будущего и настоящего переплелись воедино.

Почему?

Нет хищников и жертв.

Ни мерзость, ни скверна, ни богопротивное существо.

Как забилось сердце!

Ладонь Деметрия легла на мою; он держал в зубах перчатку. Дрожь – моя или его? Нетерпение во взгляде, направленном на меня. Я выскользнула, храня на коже ощущение прохлады, и остановилась у занавешенного окна. Кусала губы. Мне вдруг стало очень важным увидеть свет на улице и удостовериться, что это не сон. Сощурилась, впиваясь ногтями в подоконник.

– Чем я так напугал тебя, пташка? – его голос звучал потрясённо, словно бы и вампир сейчас переживал такое же откровение, что и я. Замотала головой.

– Я не должна была, – глухо. Хрупкое равновесие сил. Обратная сторона проклятья. В сознании рушились сдерживающие барьеры, позволяя хлынуть потоку ощущений. В эту секунду я изменялась сильнее, чем за всё время перерождения. Почти болезненная пульсация крови по венам.

– Я бы хотел ещё, – а теперь урчаще, упрашивая, с ноткой затаённого голода. – Ты можешь?..

– Недолго и случайно – после сильных ранений или встрясок. Или если меня вымотать. В Милане я могла – убийство опустошает меня на некоторое время, – сбивчиво и безжизненно. Только факты. – Не исключения.

– Вчера?..

– По лезвию ножа. Я нашла другой объект, на который можно воздействовать.

– Какой же?

– Себя. – Выиграла всего лишь мгновение – то самое, после которого моё воздействие на его душу было бы необратимым. Нити не желали рваться и выпускать добычу, сплетаясь с ней в последнем роковом объятии, но клюнули на приманку – нанеся удар не по Деметрию. Случайность. Я не обманывала себя – нам обоим очень повезло; взнуздать собственные силы оказывалось делом непомерно сложным, словно двигаться в лабиринте при полной темноте.

Улица исчезла, скрытая тяжёлой бархатной занавесью. Я слышала, как он поднялся и приблизился, почувствовала осторожное прикосновение к волосам. Бежать. Прочь от него, прочь от них всех, прочь от людей. Никогда не видеть своих. Никогда не знать Падших и ангелов. Не видеть этой слепящей паутины связей.

– Что тебя так напугало? Вчера ты была смелее.

– Я растеряна.

– А я совершенно сбит с толку и, как мальчишка, переполнен эмоциями. Ты боишься моей настойчивости?

Я боюсь того, что увидела в тебе, Деметрий.

– Немного. И твоей откровенности.

– Я делаю вещи, неприемлемые для тебя?

– Иногда.

Не решилась больше испытывать судьбу – пальцы не коснулись его ладони, а вампир пока не пытался дотронуться до меня, даря лишь гнетущее ощущение собственной близости. Шаг назад, от него. Слишком близко. Чересчур тесно. Деметрий не проронил ни слова, когда я отошла дальше и принялась невидящим взглядом рассматривать безделушки, которые в изобилии украшали каминную полку. Мне не хватало решительности уйти – бежать, поджав хвост! – и стоило больших усилий сохранять хотя бы видимость внешнего спокойствия. Он больше не приближался, но я кожей чувствовала его. В повисшем молчании было нечто очень интимное, способное выразить больше любых слов; я болезненно-остро воспринимала его присутствие, будто бы до сих пор чувствуя под ладонью мягкость кожи. Мне было неловко и непривычно. Бездумно провела пальцами по мраморной поверхности и невольно скривилась – здесь не помешало бы хорошенько пройтись тряпкой. Толстый слой пыли покоился на различных и вроде бы не подходящих друг к другу предметах, однако у меня сложилось впечатление общности. Коллекция? Я вопросительно посмотрела на Деметрия, кивнувшего в ответ с едва заметной улыбкой, несколько ободрившей меня. Следовало решать… и уходить. Я побоялась взять что-нибудь в руки, лишь прикоснулась к гравировке на выглядевшем древним кинжале, да чуть надавить на треснувшее стекло у замерших часов. Ничего по сути дорогого – разве что перстень с расколотым потемневшим тёмным камнем, но выставлено на видном месте. Зал боевой славы? Ищейка теперь стоял рядом, облокотившись о стену, и насмешливо глядел на меня. Я не совсем понимала назначение этих вещей, но отметила другую особенность – он, кажется, не позволял на них даже дышать. Принюхалась и чихнула. Они были чем-то определённо очень важным для него. Не меньше пятидесяти. Напоминание о прошлом? Волчья шкура на полу оскалилась выбеленными зубами.

– Трофеи?.. – неуверенно и тихо. Я была наслышана о том, чем именно Деметрий занимается в клане: гончая, натасканная на охоту. Его репутация и послужной список впечатляли, о нём ходило множество слухов – иногда таких, что мне не хотелось к нему приближаться. Улыбка, в которой он обнажил зубы, полоснула лезвием по нервам.

– Да, – со звериным удовольствием. Он неуловимо изменился – будто бы сначала являлся лишь неясным, размытым силуэтом, а сейчас стал виден до мельчайшей чёрточки. – Они напоминают мне об особенно милых сердцу приключениях и победах, – он говорил с некоторой леностью, но смотрел зорко и пытливо, словно ожидая дальнейших вопросов. Я вновь обвела взглядом вещи – за каждым стояла чья-то жизнь. Посмотрела на него. Вампир лучился необузданной, первобытной энергией неукрощённого зверя; в позе – ни намёка на напряжение, но выражение глаз, кровь в них – сытый хищник. Эти смерти приносили ему удовольствие; он убивал не из обязанности – ему нравилось вершить судьбы.

– Коллекционер, – запнулась. Поток сознания обтекал мысль о его природе, как река обтекает скалу на своём пути. – Им не повезло встать на твоём пути?

Деметрий шагнул ко мне почти вплотную; притупленное чувство страха – в движениях вампира появилась какая-то порывистость, стремительность. Он прижал меня к себе, а я и не успела ни заметить, как это произошло, ни предотвратить его действий. Кот, прихлопнувший лапой мышь. Боялась даже дышать, но не отвела взгляда от его глаз.

– Им хватило чести не отдавать свою жизнь без боя, пташка. У чувства победы разный вкус – редко когда он сладок, словно самая лучшая кровь, но чаще в его букете присутствует горечь или излишняя слащавость, как у перебродившего вина. Удовольствие же от охоты получаешь только во время долгих погонь и схваток, в которых нет места сомнению, а каждый шаг может стать последним, – хрипотца в голосе была предвестником зарождающегося рычания, заставлявшего вибрировать его грудь. – Скажи мне, Линнет, что может поставить на кон бессмертный?

– Жизнь.

– Жертва должна чувствовать себя в безопасности, посчитать, что ей удалось избавиться от слежки. Вкус свободы – самый пьянящий и желанный для неё, она будет рваться из силков и окажется в ловушке более изощрённой. Захлопнуть капкан всегда нужно в определённый и самый важный момент охоты: сделай это раньше, и ты останешься без добычи, позже – сам окажешься в затруднительном положении. – Казалось, он был захвачен рассказом – его глаза подёрнулись дымкой, а интонация становилась всё более угрожающей. Сейчас передо мной было жившее в глубинах его сознания существо, скованное цивилизованными привычками и нормами поведения. Он едва не скалился, а я в полной мере ощущала спрятанную в нём силу; перемена заворожила своей откровенностью. – Только когда добыча видит, как петля вокруг шеи медленно затягивается, она начинает самое яростное сопротивление – нет в мире ничего более сильного, чем страх смерти. Разум поддаётся инстинктам, а это первый шаг в пропасть. Мы, бессмертные, наиболее подвержены этому пороку – люди смертны и зачастую живут с осознанием конечности жизни. Но мы… О, мы тешим себя мечтами о вечности, – насмешка. – Каждое действие в финале направлено, чтобы влить в душу жертве отчаянье. По капле. И по возможности медленно. Это походит на танец, но один из партнёров неминуемо собьётся с ритма. Отчаянье сделает своё дело, отравляя мысли и чувства подобно самому изощрённому яду. – Деметрий не мигал – так на добычу смотрит удав. – И тогда можно поиграть в милосердие, – щелчок пальцами, – чтобы утопить в предсмертной агонии вспыхнувшую ярчайшей искрой надежду. – Его шёпот обжог кожу под ухом. Клацнули смертоносные зубы. – Я люблю смотреть в их глаза, пока в них гаснет жизнь.

– Охотник. – Дрожала. Он дышал часто, рвано. Не могла понять, что чувствовала. Образы, возникшие при его рассказе, сменялись мыслями и воспоминаниями, смешивались с испытанными ощущениями. Всё было не так.

И он – не такой.

– Хищник, милая. Боишься, – не то раздосадовано, не то с чувством удовлетворения.

И всё же…

Уже не боялась.

– Нет. – Приподнялась на носочки, смотря на него прямо, глаза в глаза. Некое откровение – то, что я пыталась себе придумать, оправдывая тягу к нему, раскололось на осколки; абсурдное ощущение правильности происходящего. Вот он – передо мной и другим никогда не станет. – Я вижу тебя.

Недоумение в его взгляде. Он облизнулся.

– И что ты видишь? – так тихо, словно шелест старого пергамента.

– Зверя, дикого и опасного. Ты просто другой.

Вдох. Я сжала его лицо в ладонях, а затем очертила пальцами абрис; он склонил голову, позволяя мне действовать свободнее. Застыла. По его шее, почти от самого подбородка, шёл богатый узор из шрамов, не замеченный мной ранее; я расправила воротничок рубашки, заглядывая дальше. Некоторые рубцы были едва видны, другие прекрасно чувствовались под кожей. Они имели форму полумесяца – наверное, следы зубов. Сколько же раз?.. Манжета оказалась расстёгнута, а рукав достаточно закатан – по запястью мужчины шла тонкая бледная полоса, и предплечье тоже было хорошо изукрашено – это я уже видела. Всегда на острие атаки, всегда в самой гуще боя… Мне несложно было представить металлический скрежет разрываемой плоти – звук, от которого кровь стыла в жилах.

– Ты очень странно на меня смотришь, – наконец, произнёс Деметрий. – Обычно женщинам нравятся шрамы. Что тебя не устраивает? Не слишком привлекательно?

– Тебе было больно. – Шрамы действительно производили впечатление – они красноречиво говорили об опасности их владельца, подчёркивали его мужественность и служили неким предостережением тем, кто думает рискнуть… Однако у любой медали две стороны. – В смерти и боли нет ничего привлекательного.

Теперь он обхватил моё лицо и, близко-близко наклонившись, пытливо смотрел в глаза. Провела по отметине на шее, почувствовав, как сильно он напрягся. Отдёрнула руку.

– А сейчас?..

– Уже давно не больно. – Деметрий, перехватив мою ладонь, прижал её к горлу. – Пьющие кровь очень живучие существа, пташка.

– Не очень, – я покосилась на его трофеи.

– Пожалуй, мне стоит извиниться ещё раз.

– За что?

– За это. – Он усмехнулся мне в губы; поцелуй не был похож на предыдущий – сейчас в нём не чувствовалось ни настойчивости, ни требовательности, даже присутствовала некоторая... нежность. Я не могла сказать, что мне было неприятно – скорее, ощущение оказалось необычным. Его губы не были особенно жёсткими – они казались достаточно мягкими, но всё-таки ощутимо прохладными, что странно будоражило мои чувства. Ни я, ни он не сомкнули глаз; клянусь, в его взгляде читалась откровенная насмешка. Не позволила себе ответить – хотя, если быть честной, то не очень представляла, как это сделать. – Тебе не нравится?

– Не знаю, – честно призналась я.

– Ты отдаёшь себе отчёт в том, что просто растаптываешь моё мужское самолюбие? – притворно-сердито, но вроде бы вполне довольно. Я не считала правильным происходящее, но понимала, что лучше уступить ему; в конце концов, мне тоже было интересно.

– Мне странно ощущать кого-то вот так, – призналась я.

Его дыхание на губах, прикосновение к щеке, едва ощутимое и заметное; не могла охарактеризовать ощущения – мне казалось, что Деметрий каким-то непостижимым образом достиг сосредоточения моего существа. Он сочился лаской, и я, хотела или нет, отзывалась на неё.

– Я не обижу тебя, помнишь?

Я не хочу видеть в тебе мужчину. Глупо было игнорировать некоторые закономерные реакции, вызванные его присутствием – его близость нравилась мне больше, чем я могла себе позволить. Глупое сердце забилось быстро-быстро, словно у воробья. Но шаг дальше, ближе, теснее – уже зародившийся в сознании страх и вовсе парализует. Меня не должно быть здесь.

Я не хочу, чтобы меня брала оторопь от твоих прикосновений и твоего присутствия.

Вампир – пьющий кровь! – не вызывал больше отторжения, и я с затаённым оттенком ужаса осознавала, что разглядывала в нём больше, чем удивительно многогранную личность. Я не хотела ему доверять. Я не могла этого делать.

– Я не хочу тебя бояться, Деметрий, – опустила голову.

Провёл носом по горлу, глубоко вдыхая; я замерла, когда ощутила прикосновение его языка – не чувственное, а скорее направленное попробовать. Щекотно. Зубы всего на миг.

Он меня изучал.

– Не представляешь, как велик соблазн, – голос его опустился до утробного рычания.

– Возможно, понимаю. – Я ему не мешала, снедаемая любопытством – его восприятие оставалось для меня загадкой; в каждом жесте действительно было нечто звериное – наверное, в нём говорили инстинкты. Глубокое чувство единения с ним – до странности острое и всепоглощающее; мне не доводилось испытывать подобного. Он делал меня сильнее – с ним я не сгрызала себя в бесконечных мыслях; многие страшные вещи, произнесённые его голосом, становились хотя бы объяснимыми. Я…

Мы слишком разные.

– Поцелуй меня, – попросил он, пока я запустила обе руки в его волосы. Шёлк был грубее, пальцы путались в роскошных кудрях. Половина женщин удавилась бы за такое богатство. Щурился, лучась от удовольствия – ему определённо очень нравилось, и это оставалось для меня загадкой. Я не обманывала себя – женщины касались его совсем не так, куда откровеннее, чувственнее, и у меня вряд ли был хотя бы малейший шанс… соблазнить? Мне не тягаться ни с одной из них; болезненный укол, вызванный неудовольствием и отчаяньем. Чёрт возьми, я и не должна пытаться тягаться! Злость на саму себя. Раздражение. И… ревность. Вчера он был предельно откровенен – никаких намёков или двусмысленных фраз, только обескураживающая честность и прямота. Я сделала огромную глупость. Липкий страх. Отдёрнула от него руки, будто обожглась.

– Обещаю вести себя примерно.

– Мне не слишком верится – ты недавно обещал меня связать, – попыталась отстраниться.

– Не уходи, – в его тоне появились необычные просительные нотки – как правило, ищейка исключительно приказывал. Холодные, почти ледяные глаза. Деметрий играл со мной, а мне до ужаса хотелось быть обманутой. Он переплёл свои пальцы с моими, искрясь нетерпением, словно ребёнок, получивший долгожданный подарок под рождество.

– Я ведь тоже твой трофей?

Задумчиво сощурился, отчего в уголках его глаз стали заметны морщинки, выдавая возраст физической смерти; взгляд проницательный, испытывающий.

– Добыча – сейчас, думаю, это будет правильнее, – отвлечённо, оценивающе. – Трофей – то, что выставляется на видное место для демонстрации, а потом забывается на долгое время. Развлечение или приятное воспоминание.

– Не совсем понимаю разницы. – Он не дал мне возможности высвободиться; сейчас во всём его облике было что-то очень дикое и опасное – будь Деметрий животным, то скалился бы, выпустив когти, и прижимал уши, готовый к броску. Я почти видела хвост, которым бы он хлестал себя по бокам.

– Со временем ты поймёшь. – Глаза его заметно потемнели, оставив от радужки лишь тонкий алый обод; я, касаясь его, ощущала, как гасло в нём человеческое сознание – внутри него оковы разрывало существо, сравнимое разве что со стихией. Сущность его трепетала костром на ветру, рвалась из сдерживающих пут разума – червоточина на покрывшейся зыбкой рябью душе стала отчётливо видна. Он тоже являлся своего рода гибридом, и я терялась в догадках, кто и как произвёл такую чудовищную манипуляцию. Деметрий положил голову мне на плечо, и я, не удержавшись, почесала его, как кота, за ухом, однако в ответ раздалось совсем не урчание, а низкий раскатистый рык. Я не могла и не пыталась объяснить перемены, происходившей сейчас с ним, догадываясь только, что инстинкты были неотъемлемой частью его личности.

– Мне следует отослать тебя прочь, – голос его звучал приглушённо. Он, сильный, как мороз, не слишком бережно сжимал меня, сдерживая огромную мощь, и обжигал прохладным дыханием шею.

Я не должна бояться – мой страх убьёт Деметрия.

Его кончик носа коснулся моего.

– Не понимаю, – с пытливым любопытством и в голосе, и в потемневших глазах. – Хочу разобраться и не могу.

– Чего именно ты не понимаешь? – робко спросила я и, осмелившись, провела пальцами по его щеке. Он замер, словно зверь, почуявший дичь; верхняя губа приподнялась, как у оскалившегося волка.

– Маленькая ведьма, – нескрываемая клокочущая злость ударила наотмашь. – Стой. Не обижу.

– Кого ты сейчас убеждаешь?

– Себя, пташка, – кривая улыбка.

Глубоко вдохнула. В его взгляде отражалась смерть – он готовился к одному единственному броску; время вдруг замерло, сделавшись вязким, словно патока. Всё решилось в дрожащую секунду – интуиция подсказала, что Деметрия необходимо отвлечь от опасных мыслей, и я не нашла ничего лучше, чем выполнить его просьбу, неуклюже поцеловав в самый уголок растянувшихся в оскале губ. Глупо бояться, глупо представлять его исчадьем ада – его, как и меня, уже не изменить. На миг он сильно сжал меня, отчего у меня прервалось дыхание и затрещали кости; обняла его за шею, доверившись внутреннему женскому чувству. Он странно отзывался на ласку – почти как дикий зверь, которого впервые попытались погладить и который до конца не понимает, нравится ему это или нет; жестокость, клокотавшая в нём, сменилась холодной, словно сталь, властностью. Он был жаден и нетерпелив, утратив даже намёк на мягкость. Ищейка привык только брать, поняла я. И мне показалось совсем не противным сейчас чуточку уступить ему, попробовать его так же, как он пробовал меня. Больше, нежели просто любопытство. Это было совсем не похоже на прикосновение к холодному камню – меня не покидало ощущение жизни в нём, но всё же я чувствовала себя донельзя странно. Слишком откровенно, слишком жарко и слишком много.

Яркий всплеск эмоций напугал меня своей силой, заставив отпрянуть от Деметрия; он же смотрел на меня взглядом прямым и весьма нескромным – на мгновение мне показалось, что его глаза, сейчас почти чёрные, сделались светлыми, словно пасмурное весеннее небо. Страх парализовал меня, коснувшись липкими пальцами сердцевины души.

– Достаточно убедительно, – голос вампира прозвучал гортанно, глухо. Я отняла от него руки, ещё ощущая кончиками пальцев мягкую гладкость его кожи, и не позволила себе хотя бы на секунду задержать прикосновение. Нырок в ледяную воду. Время кончилось. Болезненная пульсация собственной души. – Дрожишь… – со странно свирепой нежностью.

– Не прикасайся, – сжалась, опустив глаза. Попыталась что-то объяснить, но смогла выдавить из себя лишь жалкое «Всё». Деметрий не отпустил меня.

– Хочешь уйти?

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

Я боялась его ответа. Знала с давящей ясностью – такой сейчас я не нужна, но пусть он скажет это сам. Пусть задушит тот росток надежды, который посмел укорениться в мыслях.

– На сегодня я – твои обязанности, помнишь?

Кивнула.

– Но, пожалуй, мне следует всё же отойти от тебя, – нехотя протянул он, – иначе, боюсь, я вновь решусь проверить границы дозволенного.

Деметрий вальяжно развалился в кресле с несколько потёртой обивкой – он напоминал ленивого кота, который только и ждал, что его почешут за ушком. Кивком указал на соседнее кресло и прикрыл глаза.

– Буду благодарен, если ты распахнёшь окно.

Город плавился от жары – неправильная, незнакомая погода; я не привыкла, чтобы весной было настолько душно. Унылое голубое небо без облаков и палящее солнце. Шагнула в тень. Я старалась не выходить днём, поддавшись женскому тщеславию – мне очень нравилась белая, как сливки, кожа и не хотелось портить её даже намёком на загар. Взгляд зацепился за распахнутую книгу на столике – я пробежалась взглядом по пожелтевшим страницам. Невольно улыбнулась.

– Прочитаешь мне что-нибудь? – Деметрий не спускал с меня глаз.

– У меня резкий акцент для Шекспира – всё-таки немецкий годится для объявления войны, а не для любовных сонетов.

– Война мне уже была объявлена, но сегодня я устал слышать «нет». Компромисс куда привлекательнее, тебе не кажется?

– Чем предложенный тобой компромисс будет отличаться от условий капитуляции?

– Сегодня я почти хороший мальчик, – он сощурился, а я скептически хмыкнула. – Пожалуйста, – милейшая улыбка, от которой что-то надорвалось в сердце. Не должна, твердила я себе. Не могу. Мысли раз за разом возвращались к впечатляющей коллекции прерванных жизней и судеб; в книгу я не смотрела – Азазель преподавал мне языки, пусть и со спорным успехом. Глубокий вздох. Ищейке всё равно не понравится.

– Мои глаза в тебя не влюблены, –
Они твои пороки видят ясно.
А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно.
Ушей твоя не услаждает речь.
Твой голос, взор и рук твоих касанье,
Прельщая, не могли меня увлечь
На праздник слуха, зренья, осязанья.
И все же внешним чувствам не дано –
Ни всем пяти, ни каждому отдельно –
Уверить сердце бедное одно,
Что это рабство для него смертельно… – я очень старалась выступить, как подобает хорошему чтецу, вкладывая в строки собственные неправильные чувства; голос предательски дрогнул. На мгновение запнулась перед последним двустишием, но его закончил за меня Деметрий, и интонация заставила меня обернуться:

– В своем несчастье одному я рад,
Что ты – мой грех и ты – мой вечный ад.

Он улыбался совершенно беззастенчиво, даже несколько насмешливо, пленяя не откровенным взглядом, но самим своим присутствием. Как просто обо всём забыть…

– Ты всегда такой?

– Какой? – Ищейка чуточку прищурился, наблюдая за мной, пока я опустилась на краешек кресла.

– Открытый, откровенный.

Он закинул руки за голову, отчего рубашка на нём натянулась – вечность забрала его в самом расцвете сил. Им можно было залюбоваться. Худощавый, жилистый, с идеально выраженными мускулами там, где они и должны быть. Отрицать его привлекательность было бы глупо, хотя я и привыкла к несколько другой, более «цивилизованной» внешности. Деметрий же казался… диким, особенно сейчас, когда был несколько растрёпан.

– Честность на честность, пташка. Не вижу ничего аморального в выражении собственных желаний, – он пожал плечами. – Человеческие нормы, человеческие условности, – пренебрежительный взмах кистью. – Всё это так скучно и утомительно. Игры в любовь, игры в отношения, – пренебрежительная усмешка. – Мы разыгрываем омерзительные спектакли, теша эгоизм, разъедаем себя внутри, наслаждаясь собственными сомнениями и страхами. Роскошь, не правда ли, быть честными друг с другом?

Качнула головой.

– Большая роскошь – быть честным с самим собой.

– О, это отдельная история. Ты мне сказала, что я нравлюсь тебе. Кому тебе было сложнее признаться – мне или себе? – в его глазах появился хищный блеск.

– Ты вынудил меня. – Я, хоть и очень хотела, но не отвела взгляда. Он хочет честности в ответ. – Ты загоняешь и меня, и себя в тупик. Зачем?

На его лице появилось абсолютно беззаботное выражение, стёршее всякую «взрослость» и сделав черты почти мальчишескими.

– Carpe diem [3], – с легкомысленной улыбкой, с весельем в голосе. – Я увлечён тобой, к чему скрывать? Я жаден до твоей юности и сам ощущаю себя гораздо моложе рядом с тобой. Не заблуждайся – чистота не вызывает во мне ни трепета, ни уважения, лишь желание сломать и сломить. Мне нравится твоё «нет», и я хочу его слышать. Ты будишь во мне что-то посильнее азарта, а я даже припомнить не могу, когда со мной последний раз случалось такое. – Деметрий перегнулся через столик и произнёс на самое ухо: – Правда – сильнейшее оружие, не так ли? Я вложил в твои руки ядовитый клинок, пташка.

– Зачем? – беспомощно. Не знаю, что я чувствовала – его слова стали полнейшей неожиданностью и сокрушительным ударом. Он играючи снял кожу с моей души, сделав меня в мгновение ока беззащитной и безвольной. Слабой. Он искушал и соблазнял, не оставив мне выбора – ловкость, с которой были обрезаны все пути к отступлению, возмущала.

– Я хочу быть сокрушённым в своей победе, – его голос опустился до рычащего шёпота. Сейчас он по-настоящему пугал меня исходившим испепеляющим жаром и... волновал.

– Ты говоришь странные вещи.

– И, конечно, неприемлемые. Я хочу говорить такие вещи.

– Почему?

– Почему бы нет? Я застыл в возрасте, когда мужчине ударяет седина в бороду, а бес в ребро, но едва ли тогда понимал, на какие безумства могу быть способен. Теперь я знаю, почему зрелость так прельщает юность. Между нами даже внешне пропасть – ты выглядишь чуть старше семнадцати, а мне уже тысячу лет как исполнилось тридцать шесть. Не пытайся отнять у меня второй юности и этого удивительного пыла – мне, пожалуй, не хочется, чтобы ты на своей шкуре испытывала фатальные последствия моего гнева. Не буду говорить, что не хочу обломать твои неокрепшие крылья – напротив, желаю выдернуть из них по пёрышку. Я уже не выпущу тебя сейчас, а ты просто не сможешь вырваться, – в широкой, почти мечтательной улыбке обнажились смертоносные зубы.

– Я почти ненавижу тебя сейчас, – медленно выговорила я. Глаза в глаза. Кривая усмешка на его губах.

– Я знаю. Я тебе почти противен. Всё в тебе восстаёт против таких притязаний, не так ли? Но если надавить сильнее?

– Я не подчинюсь тебе.

– И не станешь моей?

– Никогда. – Поднялась, отчаянно пытаясь сохранить остатки достоинства, и намеревалась уйти сию же минуту. – Я не твоя игрушка и не стану тебе лекарством от скуки.

Я не стану его больше слушать. Довольно. Его правда – кнут по обнажённой коже. Он действительно всё знал. Хриплый, лающий смешок за спиной.

– Туфли в кабинете, но я бы хотел, чтобы ты выполнила одно моё предостережение.

– С чего бы это?

– Иначе я не ручаюсь за твою сохранность.

Я обернулась у двери и вопросительно взглянула на него – насмешка была не в его глазах, она сквозила во всём облике вампира. Он будто знал что-то недоступное мне и испытывал удовольствие от моего непонимания.

– В чём дело?

Ноздри его чуть дёрнулись – он глубоко вдохнул; взгляд на миг сделался туманным, мечтательным. Мои щеки пылали уже не от гнева – мне запоздало стало очень стыдно.

– Ты женщина. Живая, – объявил Деметрий, как нечто само собой разумеющееся и простое. Он определённо забавлялся. – Инстинкты, – полушутливо, полусерьёзно. – Читаешь ты с чувством, но произношение – большинство англичан перевернулись в гробу.

– Благодарю. Это всё?

Я не заметила, как он поднялся и оказался около меня – молниеносные, слишком быстрые движения; на меня оказалась накинута серая шерстяная ткань – его плащ. Его шкура. Недоумение. Растерянность.

– Теперь всё. Вернёшь, когда пожелаешь, или, если очень захочется, можешь оставить себе на память. До своей комнаты дойдёшь в нём – целее будешь. У меня нет настроения тебя провожать.

Я нащупала ручку и попятилась от него прочь, не пытаясь рассмотреть другую небольшую комнатку, принадлежащую ему. Туфли аккуратно стояли рядом с дверью. Вампир привалился к косяку, наблюдая за мной с застывшей усмешкой на губах. Мне отчаянно хотелось залепить ему пощечину и стереть это невыносимое выражение превосходства с его лица. Он играл в чувства, а у меня на кону стояла собственная жизнь.

– Погуляешь со мной, скажем, завтра вечером?

– Нет, – ответ сорвался с языка раньше, чем был осмыслен. Единственно верный и правильный. Уже за дверью я услышала по-мальчишески беззаботный смех Деметрия и позволила робкую улыбку себе. Я не могу проиграть и уступить – проигрыш равносилен смерти.

Не силок – петля на шее.

__________________
[1]Монмартр - район Парижа.
[2]Акшар - напоминаю, что это кровососущий демон из шумерской мифологии (вдруг кто забыл?)).
[3] Carpe diem (лат.) - лови момент

Предыдущая глава || Следующая глава